невольно сравнивая их с рисунками из русского издания, Шура нашла заложенную между страниц закладку. Это был театральный билет городского театра на спектакль «Фауст» Гете. Почему он хотел, чтобы и она прочитала эту книгу?
Иллюстрации немецкого издания несколько отличались от тех, которые она помнила по книге, которую брала в школьной библиотеке. Фигуры и лица мушкетеров и дам в русской книге были более утонченными, а позы более изящными. Здесь же и д’Артаньян, и его верные товарищи, и госпожа Бонасье выглядели как-то слишком обыденно и даже грубо. Должно быть, это различие можно было объяснить той разницей, с которой русские и немцы воспринимали французов и их общую историю. Немцы и французы часто воевали. И в этой войне, которая теперь перекинулась и на Россию, и на Африку, и на Тихий океан, немцы больше всего гордились быстрой победой над французской армией. В истории России тоже была война с Францией. Поход Наполеона, сожжение Москвы. Но такой ненависти к французам не осталось.
Многие французы из числа военнопленных работали на заводах и в различных мастерских Баденвейлера. Даже в санатории на термальных источниках, куда прежде имели допуск только немцы, работала теперь группа французских военнопленных. Выглядели они значительно лучше, чем русские, которых немцы держали в другом бараке, на краю города, у реки, где всегда дули ветра и было холодно, сыро. Барак не был приспособлен для проживания в нем зимой, не имел печей. Как там теперь, в декабрьские холода, выживали военнопленные, Шура не представляла.
Декабрь на юго-западе Германии был конечно же не таким холодным, как в России. В Прудках, в ее родной деревеньке на границе Смоленской и Московской областей, сейчас, наверное, все завалено снегами. И морозы стоят под тридцать, так что ночами слышно, как на пруду лопается лед. Снегом укрыты поля, опушки, луга, и лес вдали, за белым сияющим полем можно разглядеть не всегда. Случаются дни или утра, когда лес покрывается таким пушистым инеем, и тогда он теряется в пространстве и горизонт словно раздвигается, уступая такому простору, от которого захватывает дух. Как будто Прудки – это центр вселенной, а остальной мир далеко-далеко.
Странно, она читала книгу по-немецки, в ней рассказывалось о юге Франции и Париже и написана она была французом, а перед глазами стояла заснеженная родина и заиндевелая дверь в землянку. Писатель рассказывал увлекательную и веселую историю о приключениях своего героя, но на душе было невесело.
И все же Шура настолько увлеклась чтением, что не заметила, как погода за окнами изменилась. Облака ушли за холмы, поросшие хвойными и буковыми лесами, выглянуло солнце. Снег тут же начал исчезать. В России так бывает в октябре, когда землю засыпает первой желтоватой, будто пропитанной молоком, крупой.
Шура стояла у окна и смотрела на дальние горы, когда на пустынной улице появился человек, одетый так, как одевались французские военнопленные. Шура сразу узнала его. Это был парикмахер, с недавних пор работавший в парикмахерской в конце их улицы. Немцы проводили мобилизацию за мобилизацией, выгребали из городка всех мужчин призывного возраста, кто мог носить военную форму и держать в руках оружие. На фабриках и в мастерских за станками места немцев занимали бельгийцы, поляки, французы, русские. В последнее время прибывали вольнонаемные рабочие из Швейцарии. Правда, условия их работы и пребывания здесь были совершенно иными. Швейцарцы жили так же, как и немцы. Кое-какие послабления власти вынуждены были ввести и для остовцев. Уже можно было более свободно ходить по улицам города. В выходные дни разрешалось посещать кинотеатр, гулять по роще. Можно было на день наняться на работу к бауэрам, чтобы в оплату получить побольше еды. В ост-лагере кормили по-прежнему впроголодь. Французские и бельгийские военнопленные получали продуктовые посылки из Международного Красного Креста. И некоторые продукты у них можно было купить гораздо дешевле, чем по продуктовым карточкам в здешних магазинах.
Парикмахер подбежал к почтовому ящику и что-то торопливо сунул в него. Почту так не разносят, сразу заметила Шура. Она решила дождаться темноты и достать из ящика то, что бросил туда парикмахер- француз. Чуть позже появился почтальон. Он поставил возле фонарного столба свой велосипед и опустил в почтовый ящик газету. Это был очередной номер «Фелькишер беобахтер». Фрау Бальк не состояла в нацистской партии, но партийную газету выписывала уже многие годы. В подвале лежали целые кипы, перевязанные шпагатом.
Когда стемнело, Шура взяла ключ, потихоньку открыла дверь и выбежала на улицу. Шел холодный дождь. Снова из-за гор насунулись тучи. Вот и хорошо, подумала Шура, самолеты в такую погоду не прилетят. Она быстро открыла почтовый ящик, нашарила там газету и какой-то листок. Газета пахла типографской краской. Листок же был исписан карандашом. По-немецки.
Газету Шура положила на стол в гостиной рядом со вчерашним номером и позавчерашним. Фрау Бальк жила на ферме уже несколько дней, и когда вернется, неизвестно. Шура складывала почту на полочке под зеркалом. Такой порядок завела фрау Бальк, и Шура неукоснительно следовала ему.
Она развернула листок и прочитала:
Сердце у Шуры забилось так, что она едва не вскрикнула.
Вот почему в последнее время немцы смягчили режим для военнопленных. Даже русским разрешили появляться в городе. И прекратили кричать в сторону рабочих, которые строем по утрам идут в сторону фабрики: «Russland kaput!»
Несмотря на послабления, в город Шура старалась одна, без фрау Бальк, не ходить. Она боялась не столько полицейских, которые всегда с подозрением осматривали «остовцев», останавливали любого, кто казался подозрительным, спрашивали, куда он идет и откуда, требовали назвать имя хозяина и прочее. Но хуже полицейских были мальчишки. Они бегали по улицам ватагами по пять-шесть человек. Иногда катались на велосипедах. Эти маленькие наци с фашистскими значками на штормовках и куртках могли остановить, потребовать того же, что и полицейские. Но они, изо всех сил подражая взрослым, были наглее и бесцеремоннее. Они окружали свою жертву, обыскивали, выворачивали карманы и выбрасывали прямо на мостовую все содержимое. Иногда исподтишка щипали, били ногами по щиколоткам и икрам, так что человек падал. И это вызывало у них смех и ликование. Им тоже нужна была победа. А потом могли отвести в полицейский участок. Однажды возле магазина они остановили Шуру. Из полицейского участка ее вызволяла фрау Бальк. Дома, когда за ними закрылась массивная дверь и никто с улицы их уже не мог услышать, фрау Бальк сказала бесцветным усталым голосом:
– Мальчики, которые тебя остановили, сказали, что ты оказала сопротивление и произносила слово «фашист» таким тоном, как будто это ругательство.
– Я ничего не помню.
– Ничего? – переспросила фрау Бальк.
Конечно, фрау Бальк не поверила Шуре. И Шура, никогда не лгавшая своей хозяйке, поняла, что допустила оплошность. Ее нужно было немедленно исправить.
– Один из них, самый большой, тронул меня вот здесь, и я, возможно, оттолкнула его, потому что мне было неприятно.
– Оттолкнула? – Фрау Бальк посмотрела на нее так, как посмотрела бы на Шуру мама. – Или все-таки ударила?
– Возможно, ударила.
