Путем уплаты академическому агенту за предоставление ему диссертации из собственных источников этого агента. Общепринятая практика у абитуриентов из чиновных слоев. Нервно-химические параметры вознесения были заранее для него сформулированы, вместе с выводами и заключениями. Сам Бум-Сук не смог бы идентифицировать биомолекулярных свойств зубной пасты. На протяжении девяти месяцев мои «экспериментальные» обязанности никогда не выходили за пределы уборки в лаборатории и приготовления ему чая. Видите ли, свежие данные могли бы бросить тень на то, что он уже купил, и выставить его мошенником. Мое присутствие требовалось лишь для того, чтобы снабдить его украденное исследование фиговым листком правдоподобия.

Таковы, как я поняла, были условия моей новой жизни, и они меня весьма устраивали — в отличие от тех, что предлагались в ресторации Папы Сонга. Во время отсутствия моего аспиранта я могла заниматься без риска быть уличенной. Бум-Сук всякий раз появлялся через день, часов примерно в четырнадцать, чтобы скопировать очередную порцию украденных данных в свой сони.

Профессора, ценящие свою должность, не разоблачают махинаций сыновей будущих советников Чучхе.

Он обращался ко мне так же, как чистокровные говорят с кошками. Он развлекался, задавая мне вопросы, которые считал непонятными: «Так что, сказать мне отцу, чтобы он высунул голову из своей демократической норы?» или «Эй, четыреста пятьдесят один, стоит ли мне покрывать зубы лазурью, или же сапфировая синева — всего лишь сезонное увлечение?» Он не ожидал вразумительных ответов, и я не обманывала его ожиданий. Мой ответ стал настолько привычным, что Бум-Сук дал мне прозвище: Не- Знаю-Господин-451.

Так я полагала. Единственными постоянными посетителями Бум-Сук Кима были Мин-Сик и Фан. Настоящего имени Фана на моем слуху никогда не называли. Они хвастались своими новыми фордами и судзуки, а также играли в покер. Описывать их черты нет никакого смысла: они ежемесячно обращались к лицеправам. Трое этих аспирантов относились к тем чистокровным, которые не обращают никакого внимания на фабрикантов вне «муравейников утех» Хвамдонгиля. Гиль-Су Нун, сосед Бум-Сука, аспирант из низшего слоя, живший на стипендию, время от времени стучал в стену, протестуя против шума, но трое чиновных колотили в ответ гораздо громче. Я видела его только раз или два.

Карточная игра, в которой более способные лжецы отбирают деньги у лжецов менее даровитых, причем все они притворяются закадычными друзьями. Фан за время их покерных посиделок выиграл у Бум- Сука и Мин-Сика тысячи кредитов. В другие разы эта троица ублажала себя наркотиками, часто — Мылом. В таких случаях Бум-Сук приказывал мне уходить: по его словам, если во время наркотического опьянения он видит рядом с собой какого-нибудь клона, ему становится не по себе. Я шла на крышу Факультета, усаживалась в тени цистерны с водой и до наступления темноты, когда, как я знала, трое аспирантов куда- нибудь уйдут, наблюдала, как стрижи охотятся на гигантских комаров. Бум-Сук никогда не утруждался запирать свою лабораторию.

В один из влажных дней, через три недели после моего прибытия на Тэмосан, стук в дверь отвлек Бум-Сука от его каталога лицевых пластических форм. Как я говорила, неожиданные посещения случались нечасто.

— Войдите! — сказал Бум-Сук, пряча каталог под «Практическую геномику». В отличие от меня мой аспирант редко заглядывал в свои тексты.

Какой-то жилистый студент распахнул дверь, толкнув ее ногой.

— Бум-Бум, — обратился он к моему аспиранту.

Бум-Сук подпрыгнул, встав по стойке «смирно», сел, затем ссутулился.

— Привет, Хэ-Чжу, — он притворялся небрежным, — что стряслось?

Посетитель заявил, что просто заглянул поздороваться, но уселся на предложенный ему стул. Я узнала, что Хэ-Чжу Им был одноклассником Бум-Сука, но его голова привлекла внимание «охотников за мозгами» с Факультета Единодушия на Тэмосане. Бум-Сук велел мне приготовить чай, а сами они тем временем обсуждали малозначительные темы. Когда я подавала питье, Хэ-Чжу Им заметил:

— Ты, должно быть, уже знаешь о том, какой жуткий день выдался у твоего друга Мин-Сика?

Бум-Сук, разумеется, отрицал, что Мин-Сик его друг, затем спросил, почему день был жутким.

— Его экземпляр, Вин-ноль двадцать семь, зажарился, как бекон. Мин-Сик по ошибке принял минус за плюс на бутылке с горючей щелочью.

Мой собственный аспирант ухмыльнулся, хихикнул и фыркнул:

— У меня истерика!

После этого он рассмеялся, а Хэ-Чжу сделал нечто необычное — он посмотрел на меня.

Чистокровные часто нас видят, но редко на нас смотрят. Много позже Хэ-Чжу признал, что ему любопытна была моя реакция. Бум-Сук ничего не заметил, он разглагольствовал о компенсационных требованиях, которые выдвинет корпорация, спонсировавшая исследования Мин-Сика. В его собственных, сольных исследованиях, злорадствовал Бум-Сук, никому и дела не было бы, если бы на дороге научного просвещения он «обронил» экспериментального фабриканта или двух.

Ярость. Я удалилась в переднюю, потому что в Хэ-Чжу Име было что-то такое, что требовало от меня осторожности. У нас, фабрикантов, нет ни средств, ни прав выражать свои чувства, но представление нашей неспособности их испытывать — не более чем распространенный миф. Однако мне никогда не приходилось испытывать такой ярости. Юна-939 стоила двадцати Бум-Суков, а Вин-027 стоил двадцати Мин-Сиков, по всем меркам. Из-за беспечности чиновного мой единственный друг на горе Тэмосан был мертв, а Бум-Сук смотрел на это убийство как на нечто забавное.

Но ярость выковывает стальную волю. Тот день явился первым шагом к моим «Декларациям», к этой камере и к Дому Света, куда меня отправят через несколько часов.

Согласно правилам Бум-Сук должен был, для обеспечения чистоты эксперимента, поместить меня в стационарный дортуар, но, по счастью, моему аспиранту так не терпелось пострелять лосей-фабрикантов на Хоккайдо в Восточной Корее, что он забыл это сделать — или же полагал, что какой-нибудь бездельник из