Да толку что?
Я давно с горестью заметила, что отупение успешно началось и готово уже перейти в пиковую фазу. Если бы мне год назад сказали, что я могу так очерстветь, отупеть даже (однажды не смогла вспомнить, как зовут Баха – дети кроссворд разгадывали. А на каверзный вопрос по проверке IQ: «Назовите быстро поэта, фрукт и время года», бодро выдала: «Пушкин, яблоко и лето», попав тютелька в тютельку в 99,99 % – ную массу «серого вещества»), я бы никогда в это не поверила.
Я никогда не была злопамятной, во всяком случае, в былые времена за мной такого греха не водилось. А тут вдруг стала ловить себя на мысли, что: перебираю в памяти всякие дурацкие глупости – кто что сказал обо мне плохого, кто как посмотрел и прочее; и делаю это с упоением! Я становилась мнительной и подозрительной, и это – в дополнение к моей природной глупости.
Каков букет! Ужасное состояние, ужасное…
Мне уже не казалось, что я что-то сильно преувеличиваю: год назад это был совсем другой человек – и рядом, как говорится, не стояло… Возможно, виной всему усталость. Ужасная усталость, от которой просто не было спасения. Усталость заполняла меня всю, целиком. Без остатка… Мне не хотелось двигаться, не хотелось думать… Но ещё больше не хотелось, чтобы меня жалели. Это было бы очень противно. Я вообще не люблю, когда жалеют.
… Когда кто-то из местных жителей, сочувствуя мне, смотрел сострадательно, говорил что-то вроде «всякое бывает», я тут же впадала в уныние, такое угнетающее, что хоть плачь. Супершей тоже ведь не желала выгдлядеть, хотя иные меня в этом грехе, возможно, и подозревали. И это было не смешно.
Просто я хорошо уже понимала, печёнкой, наверное, чувствовала – делая важное дело, нельзя ни при каких обстоятельствах выглядеть жалко. Потому что сам факт жаления наносит урон идее не меньший, чем её попрание. Я твёрдо знала уже – надо учиться вязать себя морским узлом, если дело того требует. Хорошо бы ещё при этом окружающих поменьше мучить…
Глава 30. Эй, мужик, закурить не найдётся?
Собрание подходило к завершению, когда внезапно нависла реальная угроза рукопашной схватки. Утверждали список двадцатки «лучших». Сначала все орали:
– Меня! – Меня!!
– А я что, лысый? – А ты вааще молчи! – А девки в пролёте!
Гвалт стоял жуткий.
Драли глотки все – и мои воспитанники, и сотрудники базы. – Мы к вам со всей душой, а вы!? – А что вы тут все на нас тянете?! – Мы сироты, между прочим! – На полном государственном! Не обязаны батрачить!
Но база не сдаётся:
– Да хоть бы посуду за собой убирали, работнички! Натащите в комнату еды, а сожрать не можете! И тухнет под кроватями…
Зря старалась Тамара Трофимовна перекрыть общий ор. Все на взводе. Всем надо сказать своё слово. И никто не хочет слушать других. Очередь, конечно, никто не соблюдал. Тут к президиуму с большим трудом пробралась Татьяна Степановна – до сих пор она помалкивала, сидя в самой гуще ребятни. Кое-как утихомирились.
– У меня конкретное предложение. Применим тайное голосование.
– Лучше применить сторожевую собаку! – выкрикнул Огурец.
– Точно, кавказца, – вставил слово Бельчиков. – Кого не пожрёт, тот и останется.
Татьяна Степановна сделала вид, что не заметила этой выходки. Она продолжила:
– У меня вот тут списочки… Она пустила листочки по рядам.
– А что с ними делать? – выкрикнули из тусовки.
– Пусть каждый вычеркнет худших. Оставит надо только двадцать человек. А потом подведём итоги.
– А подписывать надо?
– Нет, не надо, это тайное голосование – списком.
.. Когда собрали вдвое сложенные листки, обнаружилось, что: каждый вычеркнул одну- единственную фамилию. Ни в одном списке вычеркнутые фамилии не повторялись, отличаясь ровно на одну фамилию. Это означало, что: каждый вычеркнул сам себя.
– Бунт на корабле, – сказала, подняв крутую бровь, Хозяйка.
– Так что же будем делать? – задала вопрос залу Татьяна Степановна?
– А нам по фигу! – дружно закричали наши воспитанники и толпой повалили из столовой, где и проходило собрание.
Остался, однако, президиум. И вот его постановлением из лагеря на грубое нарушение дисциплины исключали Кузю, Лису и Надюху – закопёрщиц дебоша. Поздно ночью дверь моей Голубятни резко распахнулась – от удара ногой отскочила хлипкая задвижка, жалобно звякнул об пол вырванный «с мясом» шпингалет. Я лежала на постели, вся полумёртвая от усталости, и едва уже не дремала. Вваливаются эти трое – исключённые сегодня из лагеря. Мои мальчишки спят крепко, хоть пляши – вряд ли проснутся.
– Ну что, поговорим-покурим? – предлагает мне «беломор» Надюха.
– Что вы! Здесь святые живут. Не пьют, не курят… – садясь на постель Медянки, говорит, оглаживая свои крутые формы, Лиса.
– Так за что нас выгнали? – спрашивает Кузя, глубоко затягиваясь и пуская сигаретный дым в потолок.
– Да, за что это, – поддакивает Лиса.
– Вот именно, – басит Надюха.
Я встаю, прохаживаюсь по комнате. Спокойно, спокойно…
– Девочки, вы, кажется, пьяные.
«Святая троица» разыгрывает возмущение:
– А что, нельзя уже?
– А вчера было можно.
– А что такого мы вам сделали?
Так они кричат и кричат, перебивая друг дружку. Рыжая чёлка Лисы прыгает от возмущения. Сама же Лиса сотрясается то ли от негодования, то ли от смеха.
Это уже становится похожим на какой-то дурдом…
– Спрашиваете – за что? А кто с Карамазами обокрал банкетный зал?
На эти мои слова они не сразу отвечают. Потом – с наглым укором:
– А вы могли бы заступиться. Вам же ведь и попадёт.
– Напились зачем?
– А что, только вам с Валерой угощаться?
– Да, и нам тоже иногда выпить хоцца.
– Раз с любовью никак.
– Ага, всех нормальных панацов распугала этими справками…
Я чувствовала, как начинает колоть под лопаткой, это опять сердце… Как неприятно делается в груди, не хватает дыхания… Села на стул, молчу. Девицы же, наоборот, пришли в неистовое движение, суетливо забегали по комнате… Стали возиться. Толкаясь не в шутку, с воплями падали на постели.
А те лежали мёртво – притворялись, что ли, спящими?
Но вот Кузя вспрыгнула на мою постель и стала бодро подскакивать на сетке до потолка. Моё присутствие, похоже, их ничуть не напрягало.
– Однако, – сказала я, стараясь быть построже, – прекрати, будь человеком. Мальчики спят, и я тоже устала. Да и хозяева спят, вы их разбудите, а им завтра рано на работу.
– А пусть все знают, какие у нас воспитатели! – говорит, очень зло, Кузя.
Надюха ржёт, тыча папиросой в голову Лисы.
– Сами пьют, а мы что – язвенники?
Она высовывается из окошка и громко кричит:
– Эй, мужик, закурить не найдётся? Чё, дрыхнешь что ли?
До глубокой ночи бесновались девицы, в деревне, наверное, тоже мало кому удалось уснуть.
