– Необходимо в оставшиеся пять дней срочно покрыть недостачу.

Так вот она – суть!

Мы ощетинились – когда вот так нагло лезут в твой тощий карман, хочется тут же залезть на баррикады.

Слово взяла Матрона. Ну, правильно: кому как не ей отстаивать попрание прав коллектива?!

Мы приободрились.

– Людмила Семёновна, – с укоризной в голосе начала она. – А всё ваша извечная лояльность, добренькая вы наша…

– Да, да… – постукивая блокнотом по столу, негромко говорила Людмила Семёновна, глядя перед собой скорбно и грустно. – Конечно, главный виновник – кастелянша, она несёт материальную ответственность. И она внесёт основную сумму. Но дети-то ваши! Татьяна Степановна, вам слово, – неожиданно завершила свою речь директриса.

Татьяна Степановна, прикрыв рот платком, зашлась приступом какого-то странного, лающего кашля. Она кашляла долго и громко. Нора предложила ей свой астмопен.

Когда она перестала кашлять, лицо её приняло жёсткое, мрачноватое выражение.

– Может, кто-то от коллектива воспитателей возьмёт слово? – предложила она больше для проформы.

– Хитрая бестия, – шепнула мне на ухо воспитательница первого класса Надежда Ивановна, она сидела справа от меня.

– Ага…

Так, перешёптываясь и перемигиваясь, Нора, Надежда Ивановна и я составили неявную оппозицию.

Однако выступать – брать слово и произносить речи никто из нас не намеревался.

– Да, воспитатели должны возместить ущерб.

На кончике носа Татьяны Степановны выступили мелкие капельки пота. У нас вытянулись лица и безумно округлились глаза. Послышалось недовольное шипение – перспектива лишиться части зарплаты за здорово живёшь как-то не вдохновила. Но опять никто, громко и внятно, не возразил.

– Возместить частично, – сказала она, поднимая вверх палец. – Внесём по двадцать рубликов, остальное кастелянша будет выплачивать в течение года, – решительно заявила она, пресекая назревающий кипиш.

– Всё, – сказала Матрона и встала. (Это означало – пятиминутка закончена, расходитесь по отрядам.)

Вот и «обсуждение»!

А мы по-прежнему сидим и мрачно смотрим друг на друга. Оклады у всех мизерные, восемьдесят – сто рублей. Но возмущала даже не столько наглость побора, а то, как это было проделано. Нас просто ставили перед фактом! И – привет.

Ситуация была запутанной и тёмной, но свет проливать на «непредвиденные обстоятельства» никто не спешил. Было ясно одно – мы должны внести «срочный вклад», а на какое именно дело – «ба-а-алшой какой секрет»… Конечно, всегда, при каждой смене, была недостача постельного белья – то полотенца не хватает, то простыни. И всегда это спокойно списывали или добавляли из бэ-у. Ну, и были ведь бездонные шефские фонды. А сейчас почему-то понадобилось «обуть» воспитателей. Людмила Семёновна прекрасно знала, что все воспитатели, несмотря на очень коротенький рубль, который платили им за их каторжный труд, всё же умудрялись выкраивать из этой мизерной суммы какие-то рублики на подарки детям ко дню рождения, на гостевание по воскресеньям… Так что вовсе не жадность была причиной недовольства, воспитательского возмущения. И, зная всё это, «наша справедливица» устроила-таки заподлянку.

– Нет, я не понимаю, – возмущалась Татьяна Степановна весьма искренне, когда мы уединились в пионерской на перекур, – как можно так наглеть?

Кашель её уже не мучил, и она, багровея от праведного гнева, призывала нас дружно воспротивиться этой бесстыдной акции самым решительным образом. Однако мудрая Нора всё-таки предложила:

– Может, поговорим для начала с кастеляншей? Что-то здесь не то. Ну, соберут они пару сотен рублей – и что?

– Верно, тут какая-то закавыка, – поддержала её Надежда Ивановна, воспитательница первоклашек.

– Да бросьте вы, я ходила уже к ней, – категорично сказала Татьяна Степановна.

– И что?! – спросили мы дружно.

– Говорлива, как глубоководный лещ.

Тогда как раз и исчезли из детдома те чудесные комплекты постельного белья – арабского, с вензелёчками, что были выданы нам после первой настоящей бани и так поразили наше воображение всего пару месяцев назад.

Всё как это в воду и кануло.

– А почему бы нам для начала не выяснить, как попало непроштампованное бельё в кастелянную, – сказала я.

– А кто теперь докажет, что на нём не было штампов? – не так уверенно, как раньше, возразила Татьяна Степановна.

Однако видно – она слегка струхнула. Тоже мне – боец из «закулисья»?

– Я докажу, – говорю я, внимательно наблюдая за ней.

– И что вы докажете?

– Что на белье не было штампов. И мои дети это подтвердят.

– Дети – не доказательство. А вы – заинтересованное лицо, ведь вашему отряду как раз и выдавали эти комплекты. Ну, хоть один пододеяльник без штампа у вас сохранился?

Она встала, уперла руки в бока и с вызовом посмотрела на нас. От былой респектабельности, добродушия и (пусть показной, но) приветливости не осталось и следа.

– Пойдём искать, может, случайно раскомплектили один набор, и у кого-нибудь попадётся, – говорит Надежда Ивановна, а я вспомнила, что нам ведь тогда выдали несколько неполных комплектов.

– Точно, идем искать. Вдруг найдём хоть что-то.

Матрона, как самая мудрая, сразу же выключилась из наших правоборческих игр. Она-то знала, что искать вчерашний день – занятие преглупое. По-тихому, пряча смущенные глаза, соглашатели пошли за ней. Ну что ж…

Нас мало, всего трое осталось, но мы и без тельняшек обойдёмся.

План наш был таков: когда придёт день выдачи зарплаты, денег не сдавать – а требовать комиссии по расследованию этой странной пропажи. Хватит терпеть разбой средь бела дня: то полтуши свиной пропало, то партия финских сапожек сама собой отмаршировала в неизвестном направлении… Теперь вот арабское бельё. Есть недостача, значит, должны быть и виновные. А стрелочник в этом деле, как всегда, кастелянша. Приняли решение, на наш взгляд, весьма разумное, и ждём ревизии. Однако ревизия не пришла ни на следующий день, и ни на следующий за следующим. Настал день зарплаты. Готовимся быть непоколебимыми. Матрона сдержанно молчит, не возражает нам, но и не горячится. Пришли за час до смены. Сидим в пионерской, совещаемся. Вплывает Татьяна Степановна.

– Что сидим?

– Идите, получайте свои денежки.

– Кто-нибудь уже сдал денежки? – в один голос спрашиваем мы.

– Нет, – отвечает она. – Уже и так по два червонца вычли, и – привет.

И тут только нам стало ясно, что никакой комиссии вообще не будет, а если бы и пришла некая комиссия, мы бы всё равно ничего не смогли доказать. Никаких «случайно завалявшихся» экземпляров нештампованного белья мы так и не нашли. А слово воспитателя здесь весило очень мало. Бороться же с директрисой, вооружённой до зубов «тяжёлой артиллерией «связей», будучи в весовой категории пера, дело зряшное…

Получили остатки. Расписались за полную сумму. Дали на два червонца меньше. Побрели по отрядным, с тощим кошельком в карманах и тяжёлым булыжником на сердце, но самое противное – с паршивейшим ощущением, что ты – тупая овца, которую только что слегка постригла умелая хозяйская рука. Всё-таки это