теперь уже наши дети пояснения давали гостям из других отрядов. Весь детдом перебывал у нас за эти дни. Но всё закончилось благополучно – ничего не своровали (не скрали), и стены остались на месте. И даже усы никому не подрисовали, а этого кое-кто ждал (обычно так и поступали с фотографиями, вывешенными на всеобщее обозрение на стендах в коридоре и на Доске почёта на первом этаж). В общем, всё сохранилось в наилучшем виде. Зато комиссии, все без исключения, ругали и критиковали нас самым беспощадным образом за эту галерею.

– Зачем всех повесили?

– А что?

– Надо вешать самых достойных, если вообще кого-либо вешать.

– Точно, это чтоб другие боялись, – подсуетился вездесущий Огурец, шмыгая носом.

– Что?!

– Боялись быть достойными чтобы. Вот!

– Мальчик, где твоё место? Садись уже, – строго говорит инспектор.

Огурец, утирая нос указательным пальцем, гордо проследовал «на своё место» – за стол у самого выхода…

– А вы что молчите? – спрашивает у меня завуч.

– Мне уже как-то сильно надоело, – говорю я не очень вежливо.

Да, надоело отбиваться от весьма однообразных нападок со стороны коллег – все они сводились к трафарету: дети не картинки, чтобы на них все смотрели, а если уж смотреть, то исключительно на примерных.

– Безвкусица.

– Неэстетично и непедагогично.

Таков был приговор. Мы, хоть и кочевряжились для вида, были всё же довольны жизнью и стояли твёрдо на своём: на эти злобные наскоки внимания не обращать. Детям нравилось смотреть на себя – их теперь становилось как бы в два раза больше. Они не были «нарциссами» – дети, вполне возможно, воспринимали эти портреты как своих союзников-двойников.

В отрядной на самоподготовке теперь сидели почти все – здесь было уютно и хорошо. Ещё кое-что добавилось – под руководством трудовика мальчики сделали ажурную решетку с гнёздами для цветочных горшков. И мы разгородили таким способом отрядную на две части – «сити-центр, где стояли столы и делали уроки, и «кафэ-шантан на задах» – комнату отдыха, где стояли кресла и три журнальных столика. На полках стояли наши отрядные книги и коробки с настольными играми. Кто уже сделал уроки, получал «пропуск» в эту милую «кафешку» и честно мешал делать уроки другим… Правда, со временем всё же приучились развлекаться «на пониженных тонах». Теперь дети ревностно следили за тем, чтобы дежурные вовремя убирали это любимое всеми помещение. Чтобы никто не плевал на пол, не сорил конфетными обёртками, не лузгал семечки.

«Наша отрядная» – теперь звучало гордо.

Меня это удивительное превращение несказанно радовало. Если бы шефы вдруг расщедрились и к очередному празднику поставили бы в отрядные новую, модную мебель, уверена – больше радоваться вряд ли бы получилось. Вот, думаю, сначала отрядная, а потом и весь детдом станет для них родным домом. И они перестанут, наконец, устраивать «дымовухи», поджигая набивку диванов – погасить такой «фитиль» невозможно, диван будет дымить несколько дней. Не будут устраивать засоры в туалетах, бить стёкла в окнах, ломать мебель, срывать двери с петель…

К Новому году шефы с завода подарили нашим детям шикарную одежду – модные платья и костюмы «на выход». И обувь – всё прямо как у лордов.

Когда мои воспитанники впервые надели обновы и вышли в актовый зал, все встали и дружно зааплодировали.

Беев и Огурец стеснялись больше других – эти наряды казались им просто неприличными.

– А что так напрягает? – спрашиваю.

Огурец в ответ изрёк глубокомысленно:

– Одежда должна быть незаметной, а в этих «спенджаках» эти уроды (кивок в сторону остальных, тех, что уже в костюмах) похожи на дурацкий манекен. Только манекены не ходят по коридорам, а стоят на витринах.

Да, конечно, его «незаметная» майка, заляпанная супом, кофе, соком, киселём, соусом, короче, всё меню в наличии, а также замызганные треники – это его «повседневная» любимая одежда – были куда как незаметнее. Остальные воспитанники довольно быстро освоились и уже вполне без комплексов и даже весело прогуливались в новой роскошной одёжке.

Однако недолго они выглядели такими красавцами, очень скоро наряды утратили прелесть новизны – засалились, потёрлись рукава, лоснились локти, штанины украсились пышной бахромой… И совершенно непонятно было, как столь разрушительного эффекта они достигли в рекордно короткие сроки.

Да, права Матрона – дети понятия не имеют о бережливости.

– Вы с ума сошли! Не давайте им носить такие дорогие вещи! – ужаснулась она, когда увидела моих воспитанников в нарядах.

– Одежда для того и существует, чтобы её носили, – пыталась оправдываться.

– Спрячьте, говорю! Комиссия придёт, тогда и наряжайтесь. Вам плюс, и нам галочка.

Увы, так всё и получилось – у нас больше не было праздничной одежды.

Дети по-прежнему к одежде относились без всякого «пиетета» – вместо того, чтобы постирать запачкавшиеся рубашки, майки, колготки, они их запихивали в шкафы, а то и за батареи, а то и вовсе кидали вполне новую, но уже грязную одежду в мусорный бак – главное, подальше от воспитательских глаз. А потом нагло требовали новое – нам должны! Самые продвинутые пугали, на манер Матроны: «Вот придут из роно, а мы в обносках…» И приходилось идти на поклон к нашей знакомой – кастелянше, просить хоть что-то из бэ-у. Но далеко не всё из «сэконд хэнд» наши детки охотно брали – ещё уметь надо угодить им. Дети были уверены в том, что им должны – всё и все. Подарки принимали как должное.

…Как-то был случай: привезли целый автобус подарков – мешки игрушек, коробки с книжками, сладости (каких мои собственные дети и в глаза не видели), билеты в цирк… Всё это шефы принесли в отрядные и тут же раздали детям. К вечеру коридоры были щедро усеяны фантиками, фольгой, недоеденными пирожными, апельсиновыми корками, яблочными огрызками, ореховой скорлупой и… сломанными игрушками… Я напустилась на своих воспитанников – Беев успел разобрать на части и выкинуть в мусорную корзинку импортную машинку. «Ну и что – это ж не новое, не беспокойтесь, в ведомости не записано. Так что никто отвечать не будет», – вот такой был ответ. Ни обед, ни ужин никто в этот день толком не съел. А некоторых и рвало – переели сладкого. Шефы у нас добрые и щедрые. Для сирот ничего не жалко. Путёвки в «Артек» и «Орлёнок» покупали для детдомовцев каждый год. Да не много было охотников туда ездить – режим, дисциплина и никакой вольницы…

Нора говорила:

– Хоть бы раз воспитателям дали в с захудаленький санаторишко путёвочку, так нет!

Воспитателей, это так, считали буквально мучителями детей. Единственный человек, который пользовался у них безграничным доверием, была Людмила Семёновна. Путевки давали лично её и завхозу – бесплатно. К воспитателям шефы испытывали что-то сродни патологической неприязни – даже толком поговорить с ними никогда не удавалось.

«Живодёры! Объедалы!» – это типичные эпитеты для воспитателей.

– Не везёт с кадрами, – жаловалась директриса шефам в присутствии тех же воспитателей.

– Видим, не слепые, – кивали добрые шефы и… везли новую машину подарков.

Однако когда шефы предложили, в порядке шефской помощи прислать десяток молодых энтузиастов, которые готовы были по выходным приходит в детдом и заниматься с детьми, она категорически возразила:

– Что вы! Это дети с неустойчивой психикой! Контакты с новыми людьми, это я вам как врач говорю, нашим детям вредны.

Что-то не помню, чтобы она так же ревностно относилась к приходу доброхотов из педучилища… Вообще, я замечала, по детскому дому «новые люди» могли перемещаться исключительно в сопровождении Людмилы Семёновны. Некоторые называли её неформально – мадам. Особенно чтил нашу мадам