– А чё, я и не так могу.

И он, задрав свою жирафью ногу, показал, как это делается: и ещё одна выбоина появилась на свеженькой стеночке… И ещё одна чёрная полоса, как хвост кометы, протянулась до самого плинтуса. Не знаю, что сработало раньше, мой рефлекс на хамство или его привычка ржать по-лошадиному, когда, как ему казалось, он делал что-то остроумное. Врезалась в память «живой картинкой» разинутая в приступе дикого хохота пасть… и моя рука, выметнувшаяся к этому верзиле. Как я его ненавидела в этот момент! Убила бы. Он инстинктивно вжал голову в плечи, чуть приотвернулся. Мои пальцы намертво вцепились в воротник его джинсовой курточки.

– Не смей пакостить, паршивец!

И тычками его – в стену… в стену… Он вырвался и выскочил из спальни. Я вернулась в отрядную. Сжав виски ладонями, сижу за столом. Прихожу в себя. Ну, что это такое! Опять началось? Опять по-новой… А сердце стучит и скачет – просто на разрыв… Зашла Нора, она почему-то рано сегодня. Уже, похоже, знает.

– Зря, очень зря, – говорит, присаживаясь радом. – Мне не их жаль, а вот вас. Грохнетесь с инфарктом. И готово дело. В отрядную врывается Огурец. На ходу утирает нос. Красные полосы до ушей. Ой-йййй… Кто впечатал?

– Ольга Николаевна! Вас дирюга…

– Кто, кто?

– Извиняюсь, Людмила Семёновна… Вас зовут.

Даю ему платок. Утирается, тревожно заглядывает мне в глаза. Я смягчаюсь.

– Всё нормально, Серёжа. Иди, умойся как следует. И посиди спокойно. Потом расскажешь, что случилось.

Людмила Семёновна последние дни сидит в детском доме допоздна. Вскакивает, когда я вхожу.

– Немедленно… Слышите? Немедленно! – её трясёт.

– Хоть сейчас. Только что именно?

– Извинитесь перед Бельчиковым! Вам не позволят бить детей! В нашем детдоме этого никогда не будет! Наш долг – защищать сирот, а не издеваться над ними! Их защищает закон! Нам государство доверило нам самое дорогое, что у нас есть – детей, будущее нашей страны!

Брызги кипящей слюны летели во все стороны.

– Ах, вот оно что. Я не стану извиняться перед Бельчиковым. «Вам никто не позволит бить детей!» Это вы мне? Я не считаю в данном случае себя неправой.

– Правой, левой, какая разница! Какое это имеет значение? Вы ударили сироту, ребёнка.

– Извините. Мужчину уже. Бельчиков в три раза сильнее меня. Это моральное наказание. Других способов поставить его на место в той ситуации просто не было. Он нарывался.

– А если каждый станет распускать руки…

– Не знаю про «каждого», но в данном случае, он этого заслужил.

Но она по-прежнему твердила своё:

– Вы запятнали честь педагога. Позор! Что это значит? В нашем детском доме воспитатели творят разбой! Я не потерплю беспредел!

Брызжа слюной и захлебываясь криком, она грозила мне различными карами, ссылалась на постановления, перечисляя статьи и параграфы с примами…

Я слушала. Наконец она замолкла.

– Всё? – спросила я.

Она молчала. Я развернулась и, ни слова не говоря, покинула её кабинет. Хорошего понемножечку… Ну вот, теперь кое-что прояснилось…

В предбаннике нос к носу сталкиваюсь с Татьяной Степановной.

– За выговор ни в коем случае не расписывайся! – шепнула мне на ходу и быстро юркнула в полураскрытую дверь кабинета.

Выговор? Что за новость! Комиссия приехала на следующий день. Уже во время завтрака сосредоточенные дяди и тёти в строгих дорогих костюмах бодро расхаживали по всему детскому дому. У меня было два урока в школе в этот день – второй и третий, после чего я сразу же поехала домой. Когда я к трём пришла на смену, Людмила Семёновна, стоя на крылечке, уже прощалась с председателем. По её лицу я безошибочно поняла – всё кончилось взаимным удовлетворением.

– Очень приятно, очень… Рад был с вами познакомиться.

– Как я вам благодарна за все ваши советы, как благодарна!

– Всегда обращайтесь, как только будет необходимость. Ни малейших сомнений! Я всегда свободен для вас.

– Да, крутишься тут как белка в колесе… Что-то главное мимо глаз проходит… – почти натурально всплакнула директриса.

– Как я вам благодарна за ваши советы!

– Производство ваше наитруднейшее, стоит ли сетовать на нерадивых? Где же их, хороших, взять в таком количестве? Вы – наш маяк.

Председатель комиссии длинным взглядом смотрел на неё – глаза Людмилы Сергеевны сияли небесной чистотой. Так ворковали они, стоя на крылечке, рядом – машина председателя, а я стояла, карауля подходящую минутку, чтобы вклиниться в столь задушевный тет-а-тет. Хотелось, «не отходя от кассы», узнать о результатах. Метрах в десяти от крылечка блистали красной нитрой новенькие «жигули». Откуда?

– Здравствуйте, – нагло влезла я в любезный обмен комплиментами, так и не дождавшись паузы (они, как петушка и кукух, всё более бурно изливали друг на друга разгоравшуюся страсть, похоже, назревает служебный роман, или хотя бы новелла).

– Здравствуйте, – ответила Людмила Семёновна. На её лице изобразился «мильон терзаний». Председатель не обратил на меня никакого внимания, а он– то мне и нужен был!

– Здравствуйте, товарищ… простите…

– Добрый день, – сухо ответил он, так и не назвавшись, но зачем-то втягивая кругленький живот.

– А вы… милочка, бегите к детям, – сразу вдруг ослабшим, истерично-упадочным голосом сказала Людмила Сергеевна. – Я к вам зайду.

– Когда? – настаиваю я, она раздражённо отвечает:

– Попозже. По-том!

– Мне сейчас хотелось бы узнать…

Однако директриса тут же отвернулась от меня.

– Вы представляете, – она тут же громко заговорила с председателем комиссии, – у нас даже воспитателям надо повторять одно и то же по сто раз.

Не назвавшийся товарищ не проявлял ко мне, по-прежнему, никакого интереса. Даже, похоже, не очень рассердился на мою наглость. Смотрит из-под очков на Людмилу Семёновну, второй подбородок вылез на узел галстука.

Вот хмырь!

Результаты проверки стали известны только через два месяца. Ознакомившись с актом, непонятно как попавшим в мою профсоюзную папку, – а я и в этом году была «производственным сектором», – я начала тихо закипать. Медленно, но неотвратимо надвигался приступ неконтролируемой ярости. Поезд уже скрылся в туннеле. На час дня было назначено профбюро, но пока явилась только Татьяна Степановна.

– Послушай, дорогая и уважаемая! – еле сдерживая бешенство, начала я (мы уже с ней крепко накоротке – никакого политеса). – Ты, видно, решила окончательно со мной рассориться?

– А что такое?

Она тупо делала вид, что ничего не понимает.

– А то, что ты, оказывается, девушка из породы «пёстрых».

– Какой, какой породы, милочка?

Она в точности скопировала интонацию Людмилы Семёновны.

– Какой породы? Да той самой, про которую сказано, что они совесть до дыр износили и имеют по два языка – чтобы болтать то тем, то другим. По ситуации.