обратно в Индию, я не думаю, что сейчас, будучи вдохновляемы Баваджи, они возвратились бы. Мохини упущен им, вне всякого сомнения. А мисс… в их компании поедет ко всем чертям. Вы должны действовать независимо от них, не порывать с ними внешне, но действовать так, как будто их не существует. Послушайте, я хочу, чтобы вы написали Артуру Джебхардту серьезное письмо и рассказали ему все, что вы знаете о Баваджи. Он переписывается с американцами вовсю и обманывает их так же, как он обманул Джебхардов. Я писала ему, и графиня писала. Но он нам не поверит, если вы нас не поддержите. Ему наверняка к этому времени наговорили, что она находится целиком под моим психологическим влиянием.
Франц, бедняга, в этом уверен. Если вы не предостережете его, эти двое или один из учеников непременно поедут в Америку. Если бы вы могли убедить второго требовать его отправки в Индию, как меры урегулирования, тогда у него не было бы никаких оправданий для дальнейшего пребывания. Но как это сделать? Если бы я только знала, как подойти к этой особе, я была бы готова принести себя в жертву. На все что угодно, лишь бы очистить Общество от всей этой ядовитой растительности. Но вы можете работать независимо от них всех – это без сомнения.
До 15 апреля мы будем недалеко от вас по ту сторону потока. Графиня приедет со мною и попытает свое счастье до половины мая. Я должна быть около вас на случай, если что-нибудь случится, чтобы спастись, так я думаю, что в этом широком Мире нет у меня другого настоящего друга, кроме вас самого и м-с Синнет. 'Подобие' теософического м-ра Хайда (доктора Джекила) сделало все, что могло. Я могла бы остановить это в течение одного часа, если бы только могла обрушиться на них неожиданно. Клянусь в этом. Но как это сделать? Если бы только я могла незамеченной приехать и остановиться на два дня в Лондоне, я бы это сделала, пошла бы к ним в 8 часов утра. Но сперва я должна увидеться с вами и обдумать.
Если бы только я обладала тем здоровьем, которого у меня нет. Эти 'не более двух лет жизни' лондонского доктора, приведенного м-ром Джебхардт, а также моего доктора в Адьяре уже подходят к концу. Если Учитель не вмешается еще раз, тогда – прощайте.
Вы ничего не сказали о маленьких трюках Гладстона. Разве вы в это не верите? Смешно. Мне говорили, что по этому поводу вы получили письмо еще во время скандала Либерта Билла. Ладно, я могу вам рассказать хорошенькие штучки об иезуитах и их проделках. Но, разумеется, это бесполезно. И все же, в самом деле, это действительно серьезно.
Письмо 159
Мой дорогой Синнет!
Мне внушено сообщить вам следующее. Сперва разрешите рассказать вам, что милая графиня стремительно помчалась в Мюнхен, чтобы попытаться спасти Хьюбе от его слабости и Общество от распада. Весь вечер она была в трансе, то выходя из тела, то заходя в него. Она видела Учителя и чувствовала его присутствие весь вечер. Она – великая ясновидящая. Итак, после того как я прочла несколько страниц Доклада, я была так возмущена добровольной ложью Хьюма и нелепыми выводами Ходжсона, что почти готова была бросить все в отчаянии. Что могла я сделать или сказать против доказательств очевидности естественного мирского плана! Все было против меня, и мне оставалось только умереть. Я легла спать, и мне было весьма необычное видение. Перед этим я напрасно взывала к Учителям, которые не приходили ко мне, пока я была в бодрствующем состоянии, но теперь, во время сна, я увидела их обоих; я опять была (сцена, совершившаяся много лет тому назад) в доме Махатмы К. Х. Я сидела в углу на циновке, а он шагал по комнате в своем костюме для верховой езды; и Учитель разговаривал с кем-то за дверью. 'Не могу вспомнить. ' – произнесла я в ответ на один из его вопросов об умершей тетке. Он улыбнулся и сказал: 'Забавным английским языком вы говорите'. Затем мне стало стыдно, мое тщеславие было уязвлено, и я стала думать (обратите внимание – это было в моем сне или видении, которое было точным воспроизведением того, что произошло слово в слово 16 лет тому назад): 'Теперь я нахожусь здесь и ни говорю ни на каком другом языке, кроме английского разговорного языка, и, наверное, разговаривая с ним (Махатмой), научусь говорить лучше'. (Поясню – с Учителем я тоже говорила по-английски, хорошо или плохо – для Него это было одно и то же, так как он не говорит на нем, но понимает каждое слово, возникающее в моей голове; и я понимаю его, каким образом – этого я не смогла бы объяснить, хоть убей, но я понимаю. С Джуль Кулем я также разговариваю по-английски, он говорит на этом языке даже лучше, чем Махатма К. Х.). Затем, все еще в своем сне, три месяца спустя, как мне было дано понять в этом видении, я стояла перед Махатмой К. Х. у старого разрушенного здания, на которое он смотрел, и так как Учителя не было дома, я принесла к нему несколько фраз, которые я изучила на языке сензара в комнате его сестры, и просила его сказать мне, правильно ли я их перевела, и дала ему лоскут бумаги, где эти фразы были написаны на английском языке. Он взял и прочитал их, поправляя перевод, еще раз перечитал и сказал: 'Теперь ваш английский язык становится лучше – постарайтесь выбрать из моей головы хотя бы ту малость знания английского языка, которой обладаю я'. И он положил свою руку мне на лоб в области памяти и сжал на ней свои пальцы (и я даже почувствовала чуть-чуть ту же самую боль, как тогда, и холодный трепет, который я уже раньше испытывала), и начиная с этого дня, он поступал так со мною ежедневно в течение двух месяцев приблизительно. Опять сцена меняется, и я ухожу с Учителем, который отсылает меня обратно в Европу. Я прощаюсь с его сестрой и ее ребенком и всеми учениками. Я слушаю, что мне говорят Учителя. Затем раздаются прощальные слова Махатмы К. Х., как всегда, смеющегося надо мною. Он говорит: 'Итак, вы немногому научились из Сокровенной Науки и практического оккультизма – кто же может ожидать этого от женщины, но, во всяком случае, вы немножко научились английскому языку. Вы теперь говорите на этом языке только немножко хуже, чем я', – и он засмеялся. Опять сцена меняется, я нахожусь на 47-й улице Нью-Йорка, пишу 'Изиду', и Его голос диктует мне. В том сне или ретроспективном видении я еще раз переписала всю 'Изиду' и могла бы теперь указать все страницы и фразы, продиктованные Махатмой К. Х., и страницы и фразы, продиктованные Учителем и записанные на моем настолько плохом английском языке, что Олькотт в отчаянии вырывал горстями волосы со своей головы, не будучи в состоянии добраться до настоящего смысла написанного. И опять я видела себя самое ночью в кровати – я писала 'Изиду' в своих снах в Нью-Йорке – в самом деле писала ее во сне и чувствовала фразы, которые Махатма К. Х. запечатлевает на моей памяти. Затем, когда я приходила в себя после моего видения (теперь в Вурцбурге), я услышала голос Махатмы К. Х.: 'А теперь сделай выводы, бедная слепая женщина. Плохой английский язык и построение фраз вы уже знаете, хотя даже этому вы научились от меня… Снимите пятно, наброшенное на вас этим введенным в заблуждение самодовольным человеком (Ходжсоном); объясните истину тем немногим друзьям, которые вам поверят, ибо публика не поверит до того дня, пока не выйдет из печати 'Тайная Доктрина'. Я проснулась, и это было, как вспышка молнии; но я все еще не понимала, к чему это относилось. Но через час пришло письмо Хьюбе Шлейдена графине, как получилось, что Ходжсон обнаружил и показал такое сходство между моим испорченным английским языком и некоторыми выражениями Махатмы К. Х. конструкцией фраз и своеобразными галлицизмами, то я останусь навсегда обвиненной в обмане, подлоге и т. п. (!). Конечно, своему английскому языку я научилась от него! Это даже Олькотт поймет. Вы знаете, и я это рассказывала многим друзьям и врагам, что моя воспитательница, так называемая гувернантка, обучила меня ужасающему йоркширскому диалекту. С того времени, как мой отец привез меня в Англию, думая, что я прекрасно говорю по-английски (мне тогда было 14 лет), и люди спрашивали его, где я получила образование – в Йоркшире или в Ирландии, и хохотали над моим акцентом и образом речи, – я совсем забросила английский язык и пыталась избегать говорить на нем как только можно. С 14 лет и до тех пор, пока мне не исполнилось больше 40 лет, я никогда не говорила по-английски, не говоря уже о том, чтобы писать, и совсем его забыла. Я могла читать, но очень мало читала по-английски – не умела говорить на этом языке. Я помню, как трудно мне было понимать хорошо написанную английскую книгу еще в 1867 году в Венеции. Все что я знала, когда в 1873 году приехала в
