Это не по-человечески! Пошли ее к черту… Вернись к своей Зине. У тебя дети, Куделин, ты седой уже, наверное…

– Кого я должен послать? – пробормотал Валентин.

– Нинку, вот кого! Так жить нельзя!!! – свирепо заорала Света. – Это грех, между прочим!

«О чем это она? – Валентин никак не мог сосредоточиться, он в этот момент завороженно смотрел на ноготки. – Ах, она о Нине… О том, что грех встречаться с любовницей. Поздно».

– Куделин, ты меня слушаешь?

– Света… Света, Зина умирает, – пожаловался Валентин.

Пауза. Тишина. Потом взрыв:

– Куделин!!! Как это она умирает?! Зинка? Да ты чего?..

– Она с балкона упала. Вернее, прыгнула. Сама.

– Ох ты… Узнала?

– Да, узнала все. К нам Нина заходила.

– Ох ты-ы!.. – завыла Света. – Ой, ё-о-о… Беда… Куделин, а ты где?

– В больнице Селезневской. Сижу тут, в палисаднике, жду новостей. Но все плохо. Все очень, очень плохо, Света.

Неожиданно в трубке раздались короткие гудки. Валентин нажал на кнопку отбоя.

Сколько потом прошло времени, он не запомнил. Минут тридцать, а может, час.

– Куделин! – завопил кто-то, торопливо приближаясь к нему по аллее. Женщина в белом летнем пальто, которое в первый момент показалось Валентину больничным халатом. Светка Злобина? Откуда она тут взялась?

– Света? Как ты меня нашла? – пробормотал Валентин, с тоскливым недоумением уставившись на бывшую одноклассницу.

– Ты же сам сказал, что в Селезневской… Как она? Как Зина? – Света подбежала и буквально вцепилась в Валентина, в лацканы его пиджака.

– Не знаю… Идет операция, – отвернулся он.

– Так, может, выживет! – со страстной надеждой закричала Света. – Выживет твоя Зина, и все будет хорошо…

– Во-первых, вряд ли. Очень тяжелая травма. Ей трепанацию делают, – тихо произнес Валентин и сглотнул – в горле стоял ком. – Во-вторых… Во-вторых, уже никогда не будет хорошо.

– Неправда!

– Света, не надо. Лучше иди… Иди, я сам.

– А дети? Как дети? Кто с детьми? Я помогу!

– Дети пока не знают. Я Ване позвонил, чтобы он Санечку из сада сам забрал. Лиза еды приготовит, она умеет. Они дружные, справятся. Я Ване сказал, что мама заболела. Правду пока не говорил… Потом.

– Куделин… – В глазах Светы, за очками, стояли слезы. – Ты дурак.

– Я знаю. Я виноват.

– Что, так Нинку любил?

– Нет. Я уже давно ее не любил.

– А что ты тут сидишь?

– Я же говорю – операция еще не закончилась… Куда мне идти-то? – простонал Валентин.

– Куда? – Света на миг задумалась. Ее ноздри раздувались от волнения. – Да хоть в церковь иди – вон она, через дорогу. Помолись за здравие. Чтобы Зина выздоровела!

– Света, я в чудеса не верю. Она не выздоровеет. И потом, двадцать лет обмана… Кто такое простит, кто такое забыть сможет… Такое даже господь бог уже не исправит!

– Ну и что?! Иди! Не сиди тут просто так…

– Сама ты иди… Мне не до тебя! И без того тошно, – простонал Валентин. – Дай одному побыть, а?..

Света некоторое время буравила Валентина испепеляющим взглядом, потом топнула ногой и убежала.

Валентин еще раз наведался к окошку справочной – ничего.

Он снова вышел во двор. Сидеть он больше не мог, сделал круг по больничной аллее. Потом все-таки отправился к проходной, покинул территорию больницы, перешел дорогу. Церковь и правда находилась близко. Вон она – стоит за оградой, среди берез. Тишина, зеленые листья, солнечные лучи бегут по асфальту.

Валентин вошел внутрь, глядя себе под ноги. В бога он никогда особо не верил. Он просто использовал сейчас последний шанс. Других шансов у него не было.

В храме было полутемно, тихо – еще не время службы, да и день такой… Первое сентября, все заняты. К какой иконе идти? Вон их тут сколько… У старушек, которые толкались у прилавка со свечками и наверняка были в курсе, Валентин спрашивать не стал. Он ни с кем не хотел говорить, да и само ощущение того, что нет смысла в приходе сюда, продолжало его терзать. Театральщина какая-то, бессмыслица… Последняя надежда кликуш и истеричек – просить о чуде.

«Ну да ладно, раз уж делать больше нечего…»

Валентин подошел к иконе Божьей Матери (с женщиной договориться проще, они добрее), попытался вспомнить, как надо креститься. Заставил себя перекреститься, не поднимая головы.

– Матерь Божья, помоги, – с усилием, едва слышно произнес он. – Спаси Зину, пожалуйста.

Молитв Валентин не помнил, и что еще полагалось говорить в таких случаях – он тоже не знал. Глупо, бессмысленно… Ничего не исправить. Дело сделано. Жизнь не исправишь.

«Грех… – вяло подумал Валентин. – Светка сказала – грех. Мой грех. Не ее, не Зины…»

– Матерь Божья, это мой грех. Пусть Зина выживет. Пусть она будет здорова. – Подумав, шепотом добавил: – Пусть дети наши будут счастливы. Пусть они никогда не станут плакать из-за меня, дурака… Я виноват. Я виноват. Меня накажи…

И тут вдруг случилось что-то странное. Слова нашлись – Валентин медленно, не осознавая того, что делает, опустился на колени, прижался лбом к каменному, холодному полу и зашептал: «Я люблю ее… Я ее всегда любил, Ты же знаешь! Она милая, хорошая, красивая… Она птичка. Она рыбка. Спаси ее!» Валентин говорил долго, он рассказывал о Зине, о себе, о том, как они жили, как он не мог оставить Нину, как приятно и сладко было играть в неземную любовь к замужней женщине – правда, до тех пор, пока не надоело. До тех пор, пока он не понял, что вся его «неземная» любовь давным-давно испарилась, исчезла, превратилась в прах и пепел. А любовь к Зине, любовь Зины к нему была всегда. Как солнце. Разве вспоминают о солнце? Замечают его?..

Когда Валентин рассказывал о Зине, его словно стало выкручивать изнутри. Он заплакал. «Но почему, почему нельзя прожить жизнь сначала?! Я бы все по-другому сделал… Я бы никогда… Я – виноват!»

…Валентин тяжело поднялся с коленей, побрел назад. У перекрестка его окликнула какая-то прохожая:

– Мужчина, где здесь «Утоли моя печали»?

– Что? – вздрогнул Валентин – словосочетание, хоть и знакомое, мучительно поразило его. Ведь его печаль – ничем не утолить. – О чем вы? Я не знаю.

Валентин вернулся на территорию больницы. В его голове звучало, словно колокол: я виноват, я виноват, я виноват… Он открыл дверь, ведущую в приемный покой.

– Куделин! Ну куда же вы пропали? – высунулась из окна регистраторша. – Я вас обыскалась!

…Прохожая тем временем остановилась у церковной ограды:

– Да вот же она, в двух шагах…

На ограде висела табличка – «Церковь иконы Божьей Матери «Утоли моя печали».

– …Фридрих, от всей души спасибо вам за интересную беседу, – закончила пресс-конференцию ведущая – блондинка лилейного вида, со столь сладким голосом, что он напоминал концентрированный сироп, и обратилась к залу: – Господа, а сейчас вы можете получить автографы… Прошу, в очередь.

Фридрих Бергер схватился за микрофон и еще раз крикнул напоследок:

– Спасибо Глебу Мазурофф! Он – это я!