проникновенными речами, Каскаролли развлекал мимикой, а Кручиверде – храпом, так как этот пламенный оратор, закончив раздавать анафемы, сразу же засыпал. Каммершульце же казался публике скучным. Но надобно отметить, что он внес в эти диалоги новый тон благодаря близости своих взглядов к мысли Джордано Бруно.

Гражданский суд вынес приговор трем студентам, напавшим на Кобера. Иосиф Бодмер получил два месяца тюрьмы, а каждый из его сообщников – по месяцу. Наказание было бы более суровым без вмешательства ректора Оппенгеймера, который хотел снискать расположение банкира Бодмера. Что касается суда церковного, то он приговорил студента-клятвопреступника обойти тридцать три раза вокруг города, таща на себе вытесанный из толстого дерева брус и все время читая «Pater noster»,[26] после чего он должен был публично раскаяться в своем проступке, получив таким образом отпущение, и босиком направиться в храм, громко читая то место из Библии, где рассказывается о Маккавеях.

– Учитель, – сказал Бальтазар Фридриху Каммершульце, как только начал подниматься с постели, – эти трое несчастных, ранив меня, открыли мне глаза на мое безумие. Я не умею отличать реальность от своих грез и даже хуже: я не уверен, что вся моя жизнь не соткана из этих грез…»

Фридриха Каммершульце позабавили эти рассуждения, и он посоветовал ученику посмотреть несколько «autos sacramentales»[27] Кальдерона де ла Барка, таких как «Жизнь – это сон» или «Большой рынок мира», где он увидит на театральных подмостках то, что попытался выразить словами.

Узнав, что его тревога не была его личной тревогой, а принадлежала целому литературному жанру, Бальтазар успокоился.

– «En esta vida todo es verdad y todo es mentira»[28] – процитировал Каммершульце. – Истину следует искать не здесь, а в мире потустороннем».

– В таком случае, получается, что мое «я» – это мир? – спросил молодой человек.

– Да, это мир. Без этого мир бы не существовал.

Бальтазар был сбит с толку на какой-то миг, потом сказал:

– В этом и состоит различие между вселенной и миром, не так ли? Вселенная, освобожденная от меня, – это объект изучения, тогда как мир от меня неотделим.

– Так это и есть, – сказал Каммершульце. – Но где кончается «я»?

В таких беседах об ирреальности этого мира и поднимался Бальтазар на ноги. Глубоко встревожившие его события постепенно заволакивались дымкой забвения в его памяти, хотя теперь он был убежден, что его голова не так здорова, как раньше ему казалось. Позже он писал: «Это было удивительное открытие – открытие моего безумия. Однако уже тогда я понял, что я должен использовать это особенное, свойственное одному мне безумие, как другие используют какой-нибудь инструмент. Я еще не знал, как это сделать, но мне было хорошо известно, что самые глубокие мистики в совершенстве владели этим искусством. С той поры я начал изучать сочинения, написанные этими мистиками. Каммершульце с особенным желанием помогал мне на этом пути. Я проштудировал Экхарта и Сузо с большим усердием, и они быстро вывели меня на правильный путь. Я был нетронутой целиной, похожий на первобытный лес. С топором в руках я начал рубить, подрезать, подчищать, превращать эту девственную растительность в ухоженный парк».

Они выехали из Фрибурга 20 марта 1598 года в карете регулярного почтового сообщения, которое связывало провинцию Бризгау с озером Констанц. Борака и лошадь Каммершульце были привязаны сзади и бежали за каретой. Это было путешествие без инцидентов, которое помогло Бальтазару немного восстановить спокойствие духа. Он оставил позади Иосифа Бодмера и двух его сообщников, словно они были персонажами из дурного сна, и в течение всего переезда читал «Книгу вечной мудрости», которую Генрих Сузо сочинил, и именно в Констанце, двести пятьдесят лет назад.

Когда подъехали к озеру, утром, на восходе солнца, несколько пассажиров кареты, и Каммершульце в первую очередь, пришли в настоящий восторг. Напротив, Бальтазар повелся очень сдержанно. Он боялся, чтобы красота природы не разрушила в нем некое видение, и предусмотрительно остался сидеть в глубине кареты, не отрывая глаз от медитаций Сузо.

– Не правда ли, что мы славим величие Творца, когда восторгаемся его творениями? – заметил алхимик.

– Нет, нет! – ответил Бальтазар. – Все эти чудесные краски – лишь иллюзия! Еще миг – и их не станет.

И он прочитал:

«Ты подавишь собственную волю, ты откажешься от себя самого. Ты избавишься от всех, тварей. Подобно умирающему, ты не будешь больше иметь ничего общего с миром. Но также, в своей предусмотрительности, ты не будешь пытаться проникнуть в необозримую бездну Моих тайн, где Я располагаю все вещи согласно Моему вечному провидению, потому что никто не в состоянии их разгадать».

– Не в том ли моя ошибка, что я пытался заглянуть в эту бездну? – спросил ученик своего учителя.

– Любовь толкает влюбленного все больше и больше приближаться к любимому существу. И если огонь этой любви – это костер, на котором мы должны сгореть, так пусть же этот костер нас очистит!

– Я это знаю, – сказал Бальтазар, – ибо я прошел через этот костер. По ту сторону был Иерусалим, и меня ожидали пророки. Но потом я вернулся сюда, такой же невзрачный, как и раньше. Посмотрите: я до сих пор заикаюсь!

– Наша дорога темная, – сказал алхимик, – но под ней прячется ослепительный свет. Это как бы отвратительная маска, которую одела на свое лицо любовь. Но под обличьем этого Силена прячется самая суть красоты.

А Бальтазар стал читать дальше:

«Где эти поникшие головы, опущенные глаза? Где эти подавленные страдания, эти глубокие вздохи, эти соленые слезы? Где эти бледные лица, эта беспросветная бедность, эта жалкая нищета, этот глас, взывающий в пустыне? Где все те, которые нас угнетали и которые нас презирали? Мы не слышим больше призывов: „Поднимайтесь все на войну, на битву, сражайтесь ночью и днем, как сражаются против неверных“.