– Вот это да! – завидев девушек, присвистывает Анджело.

Одна из них высокая и стройная, ее волосы ниспадают блестящими волнами на грудь. На ней открытое темно-синее платье и сандалии. Она очень уверенно держится, поэтому мне кажется, что она выглядит моложе своих лет. Если бы она приехала в Нью-Йорк, то нашу модель Ирен Облонски сразу бы уволили.

– Это моя племянница Орсола Спада, – говорит нам кузен Доменик.

Братья ведут себя как ослы, пытаясь представиться все сразу, чем несчастная Орсола ужасно смущена.

– А это моя дочь Доменика, – говорит кузен. Она столь же красива, миниатюрная и соблазнительная, но при том выглядит какой-то отважной.

– А я Бартоломея, жена Доменика.

Удивительно, Бартоломея – рыжеволосая, но с темно-карими глазами. У нее тоже отличная фигура. Не знаю, что они едят на своей ферме, но эта пища чудодейственно сказывается на женщинах.

Доменик помогает нам забраться в открытый кузов грузовика, где поставлены две скамейки, на которые мы и садимся; грузовик такой вместительный, что всем нам просторно, несмотря на то, что мы сгрузили сюда же почти весь багаж. Я машу рукой папе и Роберто, которые едут за нами в машине.

– Это настоящее приключение, – весело говорит мама.

Я слегка подталкиваю ее локтем и киваю на Роберто и Орландо, которые расспрашивают Орсолу и Доменику о Венеции и ведут себя так, будто опытный гид по достопримечательностям для них – вопрос жизни и смерти.

– Идиоты. Будто первый раз в жизни увидели девушку, – фыркает Эксодус.

Грузовик поворачивает и теперь едет по грязной дороге, нас подкидывает, как тюки с хлопком. Вдоль дороги растет такая высокая пшеница, что складывается впечатление, что мы едем по туннелю. Я гляжу в небо. Солнце висит низко, розовое пламя на голубом фоне. Здесь все не так: другая пища, другая погода, папино состояние души, нелепое поведение братьев, вновь обретенное мамой терпение; все иное, но не я. Сердцем я дома, рядом с Джоном Тальботом.

Доменик останавливается у трехэтажного оштукатуренного дома, построенного прямо посреди поля и помогает нам выбраться из грузовика. Последний раз папа видел свой дом в семнадцать лет, поэтому он плачет. Словно пытаясь сдвинуть какой-то груз с папиных плеч, Доменик с силой похлопывает его по спине. И только когда папа успокаивается и вытирает нос, Доменик прекращает шлепать его. Бартоломея и девушки собирают в саду овощи, пока кузен показывает нам хозяйство.

– Пойдемте, я покажу вам дом.

Такого фермерского дома я еще не видела. Мы идем вслед за Домеником в дом через широкую деревянную дверь и попадаем в помещение, которое можно назвать не иначе как хлев. Пол устлан соломой, на окнах сделанные из тонких деревянных реек жалюзи, которые сейчас подняты. Хотя сейчас еще середина дня, в помещении темно.

– У меня есть скот. Осел и две свиньи. – Доменик замолкает на минуту. – Хотите, я приведу их?

– Не стоит, – решительно заявляет мама. Очень маленькая курица забилась под солому в углу комнаты. Доменик улыбается:

– Ах да, курица. По некоторым причинам она остается здесь.

Мы немного теряемся от непривычной обстановки.

– Сюда, здесь жилые комнаты, – идет дальше Доменик и начинает карабкаться по грубо сработанной лестнице, которая ведет к люку в потолке. Мы лезем за ним, как муравьи взбирающиеся по ветке.

– Неплохо, – замечает идущий впереди меня Роберто. Папа подает мне руку, чтобы помочь подняться, потом помогает маме.

– Дядя Антонио прожил здесь до самой смерти, – говорит нам Доменик.

Здесь одна просторная комната с простым длинным самодельным столом и двенадцатью стульями, обитыми узорной тканью. Стены выкрашены светлой персиковой краской, а у самого потолка и у плинтусов сделаны бледно-розовые бордюры. Уютный диван и два кресла, низких и глубоких, стоят рядом с окнами. Весь дальний конец комнаты занимает печь, выложенная серым плитняком; некоторые из камней достигают размеров шляпной картонки. Никогда прежде я не видела такой громадной печи. Я могла бы встать в ней в полный рост! Над печью вывешена коллекция старых сельскохозяйственных инструментов. Черные инструменты на желтом фоне создают эффект фотографии. Здесь есть торшер с простыми розовыми плафонами. После хлева на первом этаже я чувствую облегчение, когда понимаю, что здесь есть электричество.

– Видишь, Мария. Все просто. Никаких безделушек, – поддразнивает папа маму. – У моей жены тарелок больше, чем в ином ресторане, – объясняет он Доменику.

Не обращая на эту шутку никакого внимания, мама спрашивает:

– А где мы будем спать?

– Наверху, – показывает пальцем Доменик.

– Еще одна, – радуется мама, заметив лестницу, и начинает карабкаться на третий этаж Я иду за ней. Здесь две широкие двуспальные кровати. Они нам кажутся такими же, как дома, но только до тех пор, пока мы на них не садимся. Вместо деревянного короба и матрацев с пружинами, кровати сделаны из деревянных щитов, сверху которых положены мешки с соломой. Но если их заправить простыней и положить сверху одеяло, они кажутся обычными кроватями.

Я сажусь и провожу рукой по одеялу.

– Не так уж и плохо.

– Теперь мы узнаем, как чувствуют себя курицы, – закатывает глаза мама.

Одну комнату займут родители, а другую – мы с Розмари. Братья будут спать на первом этаже в хлеву. Прежде чем присоединиться к братьям, которые остались внизу, Роберто обнимает Розмари, а та прислоняется щекой к его шее. Потеря ребенка сблизила их еще больше.

В огороде полным-полно спелых помидоров, желтых груш, редиски и картофеля. У Доменика есть домашняя ветчина, подвешенные в ряд к потолку обжаренные в меду окорока и вяленая говядина в специях. Все это он делает в своей коптильне. Он принес и своего оливкового масла в черной бутыли и немного вина, красного кьянти с горчинкой, в глиняном кувшине.

Бартоломея выводит маму на улицу, чтобы показать, как обустроена печь с высокой трубой снаружи. Рядом с печью – невысокая каменная стенка (я думаю, это сделано для охлаждения выпечки), за перегородкой стоит еще один стол, длиннее того, что в доме, а вдоль него скамейка.

– Мы готовим здесь. Внутри слишком жарко, – говорит маме Бартоломея и показывает ей посуду, аккуратно расставленную под печью. Итальянцы находчивы, думаю я про себя. Готовящиеся блюда стоят с одной стороны, а поспевшие подаются в другую.

– Не хотите перекусить?

Бартоломея накрывает стол ярко-желтой льняной скатертью, прижимая ее маленькой черной бутылью с оливковым маслом. Орсола раскладывает вилки, расставляет тарелки, а потом ставит деревянные бокалы рядом с каждым местом. Из корзины, которую она принесла из грузовика Доменика, Бартоломея достает разные лакомства: небольшие сандвичи с поджаренным хлебом, анчоусы, большое плоское блюдо с ярко- красными чищеными апельсинами, сбрызнутыми оливковым маслом и посыпанными приправой, свежие фиги, порезанные пополам и начиненные жирным сыром, сочные копченые сардины, скрученный трубочками сыр пармезан, свежие черные оливки. На десерт будут большие пирожные с кремом. Рядом с каждой тарелкой Орсола кладет ветку винограда. Так торжественно.

Бартоломея приглашает нас к обеду. Пока мы рассаживаемся на скамейках, у меня такое ощущение, что время прекратило ход; мы могли быть любым поколением Сартори, которые собираются вот так все вместе под палящим солнцем Венеции, чтобы пообедать.