внутренний орган, схороненный где-то в глубине между ребрами, на уровне груди.
Ее отношения с Роджером закончились после той самой единственной их встречи, хотя он не раз предлагал встречу повторить. Но Элизабет уклонялась, отделывалась отговорками, и в конце концов Роджер понял, что продолжения не будет.
Самое странное, что, встречая его почти ежедневно, Элизабет ничего ровным счетом не чувствовала – ни волнения, ни ощущения, что каким-то образом связана с ним, – абсолютно безразличный, пусть и симпатичный, но ничем не отличающийся от других парень. Она и вела себя с ним, как чувствовала, – доброжелательно и равнодушно, и никакой игры в ее поведении не было. А что касается бродящих в ней желаний, то она отлично справлялась сама, как правило, в ванной, используя новый опыт водных потоков, каждый раз совершенствуя и дополняя его.
Дина конечно же заметила перемену в дочери. Перед ней стоял выбор – попытаться повлиять на Элизабет, вернуть ее, снова приблизить к себе или не вмешиваться, дождаться, когда дочь повзрослеет и разберется во всем сама. Но первое требовало упорства и работы, даже борьбы, а бороться было не в характере Дины, и она отошла в сторону, предоставляя жизни развиваться по собственному сценарию.
Лизи, решила она, унаследовала правильные гены, получила хорошее воспитание, в конце концов и то и другое возьмет свое. А сейчас – ну что же, сейчас у нее издержки переходного возраста, игра гормонов, и ничего с этим не поделаешь, незачем ломать копья, можно только навредить. Она советовалась с Влэдом, и тот соглашался, тоже призывал к терпению, сам пытался наладить отношения с Элизабет. Но та на него вообще внимания не обращала, как будто он и не существовал.
Дина с Влэдом по-прежнему своих отношений не афишировали, при дочери вели себя как совершенно чужие, как хозяйка с наемным рабочим, и только поздним вечером, когда Лизи уже наверняка спала в своей комнате наверху, они закрывали кухонную дверь, и он обнимал ее, а она приникала к его плотному жилистому телу и замирала. Иногда он начинал целовать ее – осторожно, аккуратно, как будто боялся повредить, и она отвечала – страстно, иногда чересчур, слишком требовательно – она сама понимала это, но не могла, не умела сдержать себя. И когда мир вокруг начинал мутиться и расплывался, она отстранялась от него и говорила, скорее требовала: «Пойдем к тебе».
Ей так и не удалось преодолеть себя и оставить его в своей спальне, даже не из-за Лизи, она в своих собственных глазах так и не смогла «узаконить» их отношения. Он нравился ей, она была признательна ему, он с каждым месяцем становился все ближе, но все равно в ее сознании он оставался временным, нанятым ремонтировать дом рабочим, и преодолеть эту грань ей было не под силу.
Там, в коттедже, в его комнате, она всегда доходила до предела, он умел затронуть что-то в ней, и когда ее тело замирало вместе с последним длинным, протяжным стоном, она была благодарна ему и даже целовала его жесткое сухое лицо, но никогда не оставалась на всю ночь. Может быть, на час, редко на два, но почему-то ей необходимо было вернуться домой, и она возвращалась.
Так прошло больше полугода. Закончилась зима, и наступал май, когда Элизабет почувствовала, что с матерью, да и с «этим» происходит что-то неладное. Особенно с «этим». Он погрустнел, помрачнел, его и так не молодое лицо разрезали горестные морщины, губы еще больше сузились и растянулись. А глаза – так те вообще источали столько скорби, что Элизабет не могла смотреть на них без улыбки.
Мать тоже нервничала: резкие движения, голос с надрывом, все у нее валилось из рук – посуда, ложки, вилки, – да и в глазах тоже появилась если не сама тоска, то предчувствие ее. Элизабет улыбалась, думая с веселой иронией, что, видимо, секс делает людей похожими, особенно этих двоих несчастных, наконец-то нашедших друг друга горемык. Она бы не удивилась, если бы у матери растянулись и сузились губы, а у «этого» растянулось бы что-нибудь другое. В общем, эта нервная парочка развлекала Элизабет.
Но жить с постоянно страдающими людьми все же утомительно. Однажды Элизабет задержалась на кухне, смешивая кукурузные хлопья с молоком, – она спешила, через час надо было бежать на репетицию, когда, громко хлопнув дверью, на кухне появилась мать. Элизабет покачала головой: раньше, когда в доме не было нервнобольных, дверь в кухню вообще никогда не закрывалась.
– Ты чего это в таком плохом настроении? – не сдержалась Элизабет. – Уж не беременна ли? Уж не ожидать ли мне сестричку? А может, братика? – И она наполнила рот молочно-кукурузной смесью, разжевывая хрустящие, ломкие во рту хлопья и морщась от удовольствия.
– Да перестань ты ерничать, – оборвала ее мать. Первым порывом Дины было отчитать дочь за издевательский тон, но она сдержалась. Ей вдруг захотелось поговорить с Лизи по-доброму, поделиться с ней, как с подругой, как со взрослой, все понимающей женщиной. Она так устала от их постоянной борьбы, а тут, может быть, Элизабет поймет, и они снова станут близки.
– Просто у Влэда неприятности, – сказала Дина и заглянула дочери в глаза.
– Что, пришлось задницу кому-то подтирать? – не изменила тона Элизабет. Но Дина не поняла.
– Что-что? – переспросила она. – И тут же, не дожидаясь ответа, добавила: – У него ведь временная виза. Он подал документы на продление, но ему отказали. Он должен уехать из страны в течение трех месяцев. Две недели уже прошли.
– И ты из-за этого нервничаешь? – искренне удивилась Элизабет, и наполненная ложка упала обратно в тарелку и потонула в ней. – Так ты что, выходит, влюбилась в него? – Сама мысль, что мать может полюбить «этого», казалась Элизабет нелепой, смехотворной.
Но Дина не заметила очередной насмешки или не хотела замечать.
– Да, наверное, – неожиданно для самой себя согласилась она. – Я привязалась к нему. Не знаю, влюбилась ли, но определенно привязалась. И если он уедет, мне будет его не хватать. К тому же я знаю, как ему там будет плохо.
– Так ты не хочешь, чтобы он уезжал? – Элизабет не верила своим ушам. Неужели ее мать все-таки влюбилась в такого пигмея? Надо же, никому не удается этого избежать, все вляпываются. Только ей одной удалось.
– Нет, Лизи, не хочу, – ответила Дина и утвердительно кивнула.
«Похоже, она действительно влюбилась в него», – снова подумала Элизабет, но ей почему-то больше не хотелось подсмеиваться над матерью. Наоборот, ей захотелось помочь этому слабому, неумелому, зависимому женскому существу – она чувствовала себя не только сильнее, но и мудрее матери.
– Так выйди за него замуж, – нашла она быстрое решение и от его очевидной простоты пожала плечами.
– Ты полагаешь? – проговорила мать в раздумье. – Я тоже думала об этом. Похоже, это единственное, что даст ему возможность остаться здесь. Но я не знаю… замужество – это так серьезно.
– Ты же только что сказала, что любишь его, – возмутилась Элизабет. – Как можно быть такой рохлей? Ты все-таки удивляешь меня.
Она замолчала, ведь получалось, что она уговаривала Дину выйти замуж. Но неуверенность, беспомощность матери бесила ее еще больше. Ну неужели не понятно, что если полюбила человека, то надо бороться за него, не позволять ему уйти. И не важно, хочет ли он уйти сам или кто-то хочет, чтобы он ушел, – все равно надо бороться. А мать только сходит с ума, нервничает, вот, хлопает дверью, а решиться ни на что не может. «Как я могла родиться у этой женщины? – подумала Элизабет. – Наверное, я унаследовала гены отца, вот он же не боялся летать, не боялся погибнуть».
– Брак – это ведь на всю жизнь, – в раздумье произнесла Дина.
– Ну да, конечно, я понимаю, лучше ничего не делать и вновь остаться несчастной, одинокой. Ты ведь была несчастной до него. – Элизабет разгорячилась, она сама не осознавала, что выговаривают ее быстрые возбужденные губы. – Если он уедет, ты снова будешь одна. И этот дом снова опустеет.
Что она говорит такое? Неужели она сама не хочет, чтобы он уезжал? Может быть, именно поэтому она и уговаривает мать? Нет, не может быть!
– Ты сама должна понимать – мне осталось три года, и я закончу школу, а потом уеду, тут даже без вопросов, я точно уеду. И ты останешься одна.
– Да-да, – вдруг быстро заговорила мать. – Ты права, конечно же ты права, я не должна его отпускать. Все-таки наша жизнь стала лучше с тех пор, как он появился. Ты права, я предложу ему жениться на мне, сам он никогда не решится.
Он такой деликатный. А ты умница, Лизи, ты все понимаешь лучше меня. Спасибо тебе.
Элизабет видела, как беспокойство и нервная растерянность постепенно покидали Динины глаза, и на
