– Переодевается, – раздался его голос, но Элизабет не повернула головы, она смотрела на нарезанное воздушными слоями небо.

– Ты зря не пошла купаться, – снова проговорил голос. – Вода очень теплая.

– Ага, – ответила Элизабет и замолчала. Потому что небо над ней закончилось и воздушная бесконечность закончилась тоже, все оказалось заслонено головой матери. Она склонилась над Элизабет, и той ничего не оставалось, как вглядываться в ее лицо, как до этого она вглядывалась в небо.

– Было так здорово, Лизи, – сказала Дина, улыбаясь. – Влэд нырнул и не появлялся целую вечность, наверное, минуты две. Я так испугалась, что сама нырнула, даже прически не пожалела. – Тут только Элизабет заметила, что голова матери повязана полотенцем. – А потом он вынырнул, представляешь, он может находиться под водой…

Элизабет давно не видела Дину так близко. Оказалось, что у нее морщинки под глазами, и неровная, мятая кожа на щеках, и очень мягкие, любящие, не скрывающие любви глаза. И вообще, лицо было родным и любимым до боли, до приступа разрывающей сердце жалости.

Именно такой она навсегда запомнила свою мать, именно «до разрывающей жалости». Потому что через две недели Дина исчезла, и вот такая – любящая, любимая, близкая, родная – больше не появлялась никогда. Во всяком случае, наяву.

В отличие от большинства пожилых дам я не истерична. Обычно я прагматична, расчетлива и… какое еще было слово… ах, да – цинична. Можно было бы назвать меня типичной стервой, но в типичные стервы я не подхожу по возрасту.

Но сегодня я проснулась не в своей тарелке – все тело болело, даже подняться с постели было непросто. Позвала Карлоса, но он не откликался. Тут я вспомнила, что вчера перед сном его тоже не было в наших апартаментах. Кобеленок, наверняка опять вскарабкался на какую-нибудь крепкопопую сучку. Либо на ту белокурую, молодящуюся, лет под тридцать немку, которая дефилирует повсюду в более чем откровенном купальнике, да еще на высоких каблуках, раскачивая в такт бедрами. Либо на француженку, которой и молодиться ни к чему и лифчик незачем.

Ну ладно, пусть только вернется, мой смуглокожий Дон Жуанчик, я ему за завтраком устрою еще одно удовольствие. Не менее продолжительное и интенсивное, чем ночное.

Пришлось вставать, разминать зудящие суставы незамысловатыми упражнениями – начиная с ног, потом живот, ягодицы, конечно… Хотя этим уже ничего не поможет. Поднимаемся выше по телу. Доходим до глаз – десять минут на разработку мышц глаз. Потом снова спускаемся вниз, к самому сокровенному – там ведь тоже кое-какие мышцы еще остались. Могла бы их и не тренировать, но в привычку вошло, практикую еще со времен бальзаковского возраста – потому и объемный Карлос все еще как-то чувствуется.

В общем, через час хоть как-то собрала себя по частям.

Теперь доза таблеток – те, которые по утрам, до еды, потом водные процедуры в джакузи. Позвонили из ресторана, спросили, где я буду завтракать: в номере или спущусь вниз. Сказала, чтобы принесли сюда.

Вылезла из воды, обтерлась. Еще двадцать минут втирала в себя всякое разное, по тюбику на каждую часть тела – хотя тюбиками моим частям уже не поможешь. И все же простое самоуважение требует.

Когда в халате вышла в гостиную, завтрак уже был накрыт. Выпила апельсинового сока, поковыряла ложкой овсянку, они ее делают для меня по специальному рецепту, но все равно одной завтракать было скучно. Да и настроения никакого.

Позвонила вниз, сказала, что мой Карлос бесследно пропал. «Уж не случился ли у нас в отеле несчастный случай? – предположила я в телефон. – А может быть, и не несчастный. Может быть, его убили, например женщины замучили, а тело съели, особенно отдельные части. Что, если у нас в отеле каннибалки завелись?»

Этот кретин Жюстен с ресепшн даже не понял юмора, наверное, подумал, что бабка полностью выжила из ума.

У них вообще так, у этих крепкомозглых швейцарцев: если ты сама не засмеялась – они не въезжают, все принимают всерьез. Но вот если засмеялась, отмашку дала, значит, это шутка и им тоже надо реагировать. Вот так у них все под контролем. «Орднунг», одним словом, хоть и местный, швейцарский.

– Что вы, мадам, – ответил мне идиот-консьерж на полном серьезе, – у нас в отеле криминал исключен.

– Так вы думаете, он жив, мой бедный Карлос? – пролепетала я с надеждой. – А где же тогда тело?

– Мы сейчас его найдем, мадам, – тут же засуетился недремлющий страж отеля.

– Да уж, найдите, пожалуйста, – пробурчала я недовольным голосом. – А то количество чаевых, которые я выделяю персоналу в виде благотворительности, может резко сократиться.

– Слушаюсь, мадам, – откозырял Жюстен. Когда дело касается чаевых, они тут же начинают соображать, где шутка, а где нет.

Мне наконец-то полегчало, и я смогла глотнуть кофе. Проведя почти всю жизнь в Европе, единственное, в чем я не изменила своей американской родине вместе с ее американским флагом, – так это кофе. Как приучилась с детства хлебать эту штатовскую бурду, так и хлебаю ее до сих пор, пренебрегая вкуснейшими французскими кофейными напитками. Ведь должно же хоть что-то роднить меня с великим народом, из которого я давно выросла.

Ах, как я люблю первый глоток свежего кофе утром! Сначала ополоснуть рот апельсиновым соком, дать ему всосаться, а потом, после паузы, глотнуть кофе… Я даже поморщилась от удовольствия. Особенно когда представила, как они сейчас под всякими предлогами с извинениями проникают во все номера, где проживают потенциальные соблазнительницы моего Карлоса. И, застукав наконец где-нибудь моего полуобнаженного красавца, бросают ему мимоходом, что, мол, его ожидает срочное сообщение на ресепшн. Очень срочное. Не терпящее отлагательств. Никаких.

Как бы туп ни был мой неверный возлюбленный, он сразу все понимает, у него округляются от страха глаза, он забывает о незавершенном своем удовольствии и, поспешно прикрыв свое божественное тело, бросается вон из номера. «А как же завтрак?» – капризно кричит ему вдогонку перевозбужденная, недоудовлетворенная развратница, но в ответ ей раздаются лишь торопливые шаги.

Представив эту сцену, я сразу начинаю чувствовать себя значительно лучше, даже улыбка появляется на морщинистых губах.

А сцену я, кстати, представила совершенно правильно, так как минуты через три-четыре дверь широко распахнулась и в гостиную влетел всклокоченный, перепуганный, словно ошпаренный Карлос. Глядя на него, мне пришлось проявить недюжинную силу воли, чтобы не расхохотаться. Но дело есть дело – он заслужил взбучку, он ее и получит.

– Кэти, ты звала меня, ты сердилась? – начал он дрожащим голосом.

– Кого трахал? – перебила я, угрожающе сдвинув брови.

– Я?! Я?! Да ты что?! Как ты могла подумать? – начал он трепетной скороговоркой, и глаза его сразу наполнились искренностью и чистосердечием.

Почему в альфонсы не идут люди хотя бы со средним IQ, а только одни идиоты? Вот признался бы честно, кого трахал, да рассказал бы подробности: как трахал, что она при этом верещала, мне ведь интересно, всегда ведь встречаются нюансы – я бы, глядишь, и простила изменника. А если бы приподнял настроение, ввел в сексуальный азарт, еще бы и награду заслужил.

Но для такого поворота хоть какой-то сообразительностью надо обладать. А сообразительность и Карлос – вещи несовместные.

– Да ты что, Кэти? Как ты можешь такое подумать? – заверещал он томным, обиженным голосом. – Ты же знаешь, что я… – И тут же лезет ко мне под халат, чтобы вот таким первобытным способом сбить мой решительный настрой.

Ну, и что он там нашел новенького? Ничего. И на настрой не повлиял, только получил по рукам.

Хотя, надо признать, все же он молодец – всю ночь отрабатывал и снова готов. Вот что молодость и латинистость делает с людьми.

Но сказала я совсем другое:

– Я с тобой, милый друг Карлос, только потому и связала себя узами, что ты мне казался порядочным молодым человеком. Ты мне нравился как цельная личность, как индивидуум. Я тебя ценила за твои высокоморальные качества. Что мне нужно, в конце концов, как не простое понимание честного, искреннего