человека? Но оказалось, что я ошибалась… – Тут он с вытаращенными глазами попытался меня прервать, но я не позволила: – Оказалось, что ты совсем другой. Оказалось, что ты порочный, неверный и, клянусь Девой Марией ты спал сегодня с другой женщиной.
Почему я вспомнила про Деву Марию? А, ну да, она же в их латинской религии значит многое. Почти все.
– Кэти, Кэти, подожди, прошу тебя, – начал причитать и канючить он.
– А я-то, наивная дуреха… – Тут я, конечно, подпустила в голос слезу, в глаза уже давно ничего подпустить не получается. – Я-то, дуреха, думала, что ты мне родная душа, я даже вписала тебя в завещание, положив тебе…
Тут я начала соображать, что бы такого могла бы ему отписать, даже если бы лишилась рассудка. И решила, что настолько лишиться рассудка я не смогла бы никогда. Так цифра и не прозвучала, когда дело касается цифр, лучше обходиться без конкретики. А то еще придушит прямо здесь, прямо сейчас – вон как вспыхнули его томные глазенки.
– Но сейчас я вижу, что все напрасно, ты мне чужой, чуждый, а главное – наши взгляды на мораль расходятся. – Снова слеза в голосе, теперь от обиды за наивные, несбывшиеся надежды. – И вот я позвонила своему адвокату и велела ему вычеркнуть тебя из завещания.
Я взглянула на бедного мальчика. Я никогда не била собак, но побитая собака наверняка именно так и выглядит.
– Кэти! – только и вырвалось у него.
– И вообще, если еще такое повторится, – заметила я более решительным голосом, – мне придется тебя отправить туда, откуда в свое время я тебя прихватила. И не будет больше в твоей латинской жизни ни трехразового питания, ни хорошего коньяка по вечерам, ни прозрачного бассейна, ни даже ежедневной смены постельного и нательного белья. И вообще мне давно рекомендовали филиппинцев, они верные и чуткие сердцем. Ты понял меня, дружок?
Если раньше он казался напуганным, то сейчас, когда я вспомнила про филиппинцев, его охватил ужас – я с трудом удержалась, чтобы не расхохотаться.
– Кэти, – шевелил он побледневшими губами, – прости меня, Кэти, обещаю, что больше никогда… Прости.
И я простила его. А что еще мне оставалось делать, слабой, мягкосердечной женщине крайне преклонных годов? В конце концов, мне необходимы разнообразные оздоровительные процедуры, только с их помощью я ухитряюсь поддерживать хоть какую-то бодрость организма. К тому же он так театрально закатывал глаза, мой неутомимый, переполненный страстью красавчик, когда принялся самозабвенно замаливать свои грехи.
Вышла я из номера вполне довольная утренней частью дня. А ведь начинался он тоскливо – вот что значит сила воли и умение управлять собственным настроением и организмом.
Подошло время выпить бокал вина – это я позаимствовала у моих сводных братьев- французов. Один бокальчик красного, желательно бургундского, часов в одиннадцать-двенадцать, обильно запитый водой, потом маленький эспрессо, чтобы полностью ликвидировать хмельные алкогольные последствия. Второй бокальчик – уже вечером, но уже без эспрессо. Главное, чтобы каждый день, как лекарство. Очень помогает.
Итак, я направилась на веранду, но в холле наткнулась на моего маститого соавтора.
– Мсье Анатоль! – окликнула я его вполне дружелюбно. А вот он на мою дружелюбность дружелюбностью не ответил. Наоборот, когда он вскинул на меня свои ясные очи, в них отчетливо читалась озабоченность и что-то еще… Ну да, беспокойство.
– А, это вы, Кэтрин. Добрый день, рад вас видеть, – заявил он мне, хотя насчет «рад», похоже, явно преувеличил. Более того, он тут же невежливо повернулся ко мне спиной, разговор с клерком у стойки ресепшн был для него, очевидно, дороже сердечных отношений с соседкой, соавтором и просто хрупкой женщиной, раскрывающей перед ним душу. Но хрупкой женщине был дороже он, и вообще она не отличалась щепетильностью. Поэтому окончательно повернуться спиной у него не вышло.
– Господин сочинитель, что-то вы пропали, я уж начала бояться, не случилось ли с вами что-то вроде творческого запора. Когда, знаете, сидишь-сидишь, тужишься-тужишься, а никак не выходит.
Он даже не улыбнулся – сухой, деревянный человек.
– Нет, никакого запора, я писал, – отрезал он коротко.
– Ну и как? – снова доброжелательно поинтересовалась я.
– Кэтрин, я могу с вами поговорить откровенно? Но только не сейчас, минут через десять. – Ах, как он хотел отделаться от меня, даже глаза горели от нетерпения.
– Что-нибудь случилось? – забеспокоилась я вслед за ним.
– Я вам расскажу через десять минут, хорошо? – невежливо оборвал он меня и взял за руку и пожал, давая понять, что мне пора оставить его в покое. – Так где вы будете?
– На веранде, как всегда, – пообещала я и сжалилась на ним и оставила наедине с клерком. В конце концов, он взрослый мужчина, из тех, у кого бывают личные проблемы.
Впрочем, не настолько личные, чтобы беззастенчиво скрывать их от меня. С веранды отлично просматривается холл, вот я и наблюдала, как Анатоль что-то высказывал клерку, энергично шевеля губами. Как жалко, что я не умею читать по губам.
Потом клерк стал куда-то звонить, а Анатоль нервно постукивал костяшками пальцев по мраморной стойке. Он и в самом деле казался весьма озабоченным, озабоченность так и читалась на его взволнованном лице.
Я видела, как клерк повесил телефонную трубку и отрицательно покачал головой. Похоже, что-то у моего напарника сегодня не склеивалось. Безумно хотелось узнать, что именно.
Наконец принесли бокал бургундского – я в последнее время предпочитаю «Шато де Пеньер». Первый глоток я, надо признаться, и люблю больше всего, особенно когда вино стоит несколько сотен за бутылку. Не знаю, как где, но здесь, в Швейцарии, что подороже, то, как правило, и лучше.
Я предчувствую его, первый утренний глоток, как он обволакивает вкусами – не каким-то одним, примитивным, а сочетанием, в котором если не натренирован, то и не разобраться. Но ведь и во время выступления большого симфонического оркестра только специалист может выделить флейту и отличить ее от кларнета.
Так вот, сегодня первый глоток прошел незамеченным – концентрации не хватило, вся в любопытство ушла.
Похоже, объяснения с клерком ни к чему не привели, Анатоль достал мобильный, стал кому-то звонить, потом выругался – пару-троечку крылатых слов я все же ухитряюсь читать по губам. Ну а затем, недовольно качая головой, направился ко мне. С шумом отодвинул стул, присел на самый краешек.
– Кэтрин, тут такое дело… – начал он и сбился. Пауза затягивалась, но я проявила выдержку. – Мне нужна машина. Срочно. Я здесь без машины, вы ведь знаете. Пытался заказать, взять в аренду, но с их швейцарской заторможенностью все надо делать заблаговременно. Они могут подогнать машину только завтра, а мне она нужна прямо сейчас, срочно. Не можете ли вы одолжить свою? На день, максимум на два.
Как-то это было не по-швейцарски, даже не по-французски. Скорее по-американски. Но американские простецкие привычки здесь, в вымуштрованной Европе, не поощряются. Впрочем, я космополитка да и сама не очень вымуштрована, я могла его понять. Но одолжить свой дорогущий «Порше»? Я, конечно, на многое готова ради друга, но и у самопожертвования имеются пределы.
Он заметил мое сомнение – а как же иначе, писатели должны быть наблюдательными.
– Знаю, так не очень принято, особенно здесь, но ситуация совершенно экстраординарная. Иначе бы я вас не утруждал.
– А что все-таки случилось? – Теперь, когда он оказался в моих цепких лапах, я могла дать волю любопытству.
– Конечно, я вам расскажу, – согласился он и придвинулся поближе. Меня, без сомнения, ожидала тайна. Я глотнула из бокала, но снова не почувствовала вкуса вина. – Дело в том, что мне только что позвонили, сообщили… – Я хотела спросить, кто, но сдержалась, побоялась спугнуть тайну. – В общем, меня разыскивают два человека, уже давно. – Ну надо же! Все-таки я была права, он без сомнения где-то
