могу понять, почему он не уволил его.
Пич тут же встрепенулась:
– Какая ссора?
– Твой отец мне так и не сказал. Ты же его знала, дорогая. Он мог легко затаить на человека обиду – и часто по самому невинному поводу.
– Как ты можешь такое говорить?
Белла вымученно улыбнулась:
– Потому что это правда. Не хочу, чтобы ты совершила ошибку и канонизировала отца после его смерти.
Рэндольф ехал в такси к кабинету сенатора Моргана, с трудом удерживаясь, чтобы не подгонять водителя. Он рассчитывал, что у него будет несколько дней, чтобы просмотреть бумаги Блэкджека. А сейчас благодаря некой чересчур любопытной даме у него оставалось всего около двенадцати часов.
До похорон не хватило времени на тщательный обыск документов. И теперь он не мог упаковать их до тех пор, пока не удостоверится, что в них нет ничего компрометирующего его. Господи, если кто-нибудь когда-нибудь узнает, что он сделал, он отправится прямиком в тюрьму, без всяких проволочек, и, уж конечно, под залог его не выпустят.
Рэндольф глядел в окно на проплывающие мимо парки, фонтаны, скульптуры – и ничего не видел. Перед глазами стояли ряды папок, которые ему предстояло просмотреть. Он считал, что знаком с их содержанием, но не мог рисковать. Вдруг там появилось что-то новое?
В прошлом году он балансировал на краю пропасти и спрашивал себя, когда сенатор столкнет его вниз. Он думал, что теперь, после смерти Блэкджека, все позади. Черт бы побрал эту Пич!
Такси высадило Рэндольфа перед зданием сената в десять часов. Несмотря на поздний час, молодые и усердные служители все еще кружили по этажам, словно трудолюбивые пчелы. Все они выглядели такими чертовски осведомленными – и тем не менее ни черта не знали. Может быть, именно поэтому в наше время требуется так много, чтобы дело хоть как-то двигалось.
Пока Рэндольф добирался до кабинета, те факты и цифры, которые он выискивал для Блэкджека в прошлом году, высвечивались в его мозгу так же четко и ясно, как на дисплее компьютера.
Во времена Франклина Делано Рузвельта у членов нижней палаты было по два-три личных помощника. У сенаторов – по четыре. Сегодня член нижней палаты не может обходиться без двадцати двух помощников, в то время как сенаторам необходимо сорок четыре, что составляет примерно 17 240 служителей на 100 сенаторов и 535 членов палаты представителей, и это не считая консультантов, получающих шестьсот долларов в час, и четырнадцати тысяч юристов, кормящихся за счет общества, не говоря уже о членах всех комитетов и подкомиссий и всех остальных вашингтонских бюрократах. Чертовски длинный получается список на выплату жалованья!
Рэндольф фыркнул, вспомнив шутку, что министерство сельского хозяйства держит на службе одного бюрократа на каждых шестнадцать фермеров, в то время как министерство обороны не может обойтись без одного гражданского на каждых двух человек в форме. Впрочем, не такая уж это и шутка.
Затем Рэндольф прикинул, какая сумма ежегодно уходит на оплату жалованья всем правительственным чиновникам и какой процент от бюджета она составляет. Цифра эта впечатляла.
Когда речь идет о затратах, Белый дом ничем не лучше конгресса. Во время президентских выборов 1992 года Клинтон поклялся сократить свой штат на двадцать пять процентов. Потом перевел на другую работу несколько человек и заявил, что сдержал свое обещание. Но через восемнадцать месяцев он попросил конгресс о прибавке к жалованью служащих Белого дома в размере 2,8 миллиона долларов – сверх уже выделяемых 38,8 миллиона на зарплату и прочие расходы.
Ничего себе сокращение! Вот и говорите после этого о лицемерной болтовне. Только в Вашингтоне увеличение называют сокращением.
Правительство напоминало Рэндольфу те жульнические пирамиды, которые приносили большие деньги умным мальчикам на ее вершине и оставляли тех, кто у подножия, сосать лапу. Черт с ними со всеми! Однажды вся эта продажная, неработоспособная система рухнет с треском, словно карточный домик.
Он добрался до апартаментов Блэкджека, прошел через комнаты к личному кабинету сенатора и щелкнул настенным выключателем. Комната была обставлена настоящей антикварной мебелью, тоже, между прочим, купленной на деньги налогоплательщиков. Однако хватит о бедных налогоплательщиках. Ему сейчас куда более жалко другого человека. Себя.
Блэкджек вел себя в последние месяцы слишком уж уверенно, чтобы не держать в рукаве козырного туза – нечто такое, что могло оправдать его и одновременно погубить Рэндольфа. Что это может быть, черт побери? Дневник? Секретные пленки с записями их разговоров?
Рэндольф снял пиджак, повесил его на спинку стула и развязал галстук. Если здесь что-то есть, лучше ему отыскать это сегодня ночью.
Одиннадцать часов спустя Рэндольф сидел сгорбившись за столом сенатора и наливал себе виски из личных запасов Блэкджека. Он не мог припомнить, когда в последний раз проводил ночь столь безрадостно и безрезультатно. Он ничего не нашел, зато обнаружил, что исчезли некоторые документы и даже целые досье.
Он прикончил виски и хотел налить еще, когда раздался зуммер интеркома.
– К вам пришла Пич Морган-Стрэнд, – сообщила секретарша.
– Попросите ее подождать пять минут, – ответил он.
Всю эту ночь Рэндольф просматривал папки, рылся в ящиках, в шкафах, простукал все стены (вдруг там есть тайники?) и даже проверил под ковром. К утру от него пахло, как от грузчика к концу рабочего дня. Рубашка и брюки измялись, и к тому же он поцарапал дорогие туфли из тонкой кожи стоимостью в триста долларов.
Он торопливо прошел в ванную комнату сенатора и воспользовался электробритвой Блэкджека, его одеколоном и прочими туалетными принадлежностями. Пич не должна догадаться, что он шарил по вещам ее отца. Черт бы ее побрал, как она не вовремя!
Он стоял у окна, глядя на Капитолий, когда вошла Пич. Ее свежий вид, как у только что сорванного персика, разозлил его еще больше.
– Доброе утро, – через силу произнес он, пока Пич оглядывалась вокруг.
– Я и забыла, как красив этот кабинет, – пробормотала она.
– Вы давно здесь не были. – Он произнес эти слова так, чтобы они звучали упреком.
– Отец предпочитал не смешивать общественную жизнь с личной. К несчастью, в последние два года это не слишком получалось, – спокойно ответила Пич.
Пич уже не походила на ту покорную девочку, которую он помнил. Она подошла к картотеке, открыла ее и начала просматривать папки.
– Это те бумаги, о которых вы говорили вчера вечером?
– Да, и еще другие.
– А где личные бумаги отца?
Чертовски хороший вопрос, подумал Рэндольф. Он бы многое отдал, чтобы самому это узнать.
– Что вы имеете в виду?
– Вчера вечером мама сказала, что папа говорил о дневнике, который вел в последний год. И попросила меня его поискать.
Под левым глазом у Рэндольфа задергался нерв. Дьявол! Пич подтвердила его худшие опасения. Этот дневник мог его погубить. Где он может быть, черт побери?
– Ваш отец хранил личные бумаги в своем столе.
Пич подошла к столу и подергала верхний ящик.
– Он заперт.
– Попробовать его взломать?
– Пожалуйста. Только постарайтесь не повредить дерево. Я хочу забрать этот стол к себе домой, в кабинет.
– Это невозможно. Вся мебель принадлежит государству, – ответил Рэндольф и взял из коробки на столе канцелярскую скрепку.
