или выступающую часть арки, а потом всё списать на происки потусторонних сил.

Так или иначе, после беседы с Басей расследование зашло в тупик. Вокруг снова были милые и добрые люди, забравшиеся в глухой уголок с единственной целью хорошо провести время. Даже Рушальский, появившийся за ужином в подозрительно благопристойном виде, не настроил против себя детектива. К слову сказать, Роман надел не только чистую белую рубашку с бордовым галстуком, но и облачился в строгий однобортный пиджак темносерых оттенков, после чего стал похож на бравого охранника при очень важной персоне. Если бы пани Фелиция, опять сославшаяся на плохое самочувствие и оставшаяся у себя в номере, спустилась в обеденный зал, она наверняка не удержалась бы от комплимента.

И все же начало ужина было омрачено маленьким происшествием – мигнув несколько раз, люстра в гостиной погасла, так что зал мгновенно погрузился в сумрак. Гелена Лучинская через минуту успокоила всех постояльцев, вернувшись из кухни:

– Небольшая авария на подстанции… Я только что звонила в Филиппов – свет обещали дать уже через час. А пока будем ужинать при свечах… Ничего, это даже более романтично!

– Излишние хлопоты! – тут же не удержался от ироничного замечания Рушальский. – Мимо рта ложку все-равно никто не пронесет…

Тем не менее, две свечи мигом водрузили в центр стола на стеклянные розетки, после чего услужливый герр Хайнштайн, щелкнув зажигалкой, запалил фитили. По углам тут же разбежались мохнатые дрожащие тени.

– Лет сто назад, когда еще сюда не провели электричество, наверное, ужинали только так, – подала голос Геленка.

– Ну, не совсем так, – мягко возразил седовласый профессор, перекладывая себе на тарелку салат и картофельную запеканку с общего блюда. – Сто лет назад уже существовали и масляные фонари и керосиновые лампы. А вот лет двести – триста назад, пожалуй…

– Даже представить невозможно, чем в те времена люди занимались по вечерам! – вздохнув, заявила хозяйка особняка. – Ни телевизора, ни радио, ни других благ цивилизации…

Вопрос был, скорее, риторический, но он не остался без ответа.

– Пожалуй, ответить нетрудно. Вельможи давали балы и пировали, а крестьяне пораньше ложились спать, чтобы с утра приниматься за работу… – нарочито беззаботно пояснил Рушальский.

– Отчасти все это верно, – кивнул пан Ольшанский, соглашаясь. – Ведь крестьянину и ремесленнику надо было вставать с петухами. Другое дело, лица, которые не были обременены каждодневной заботой о хлебе насущном. Вы забываете еще о тайных страстях! Ведь по ночам алхимики и чернокнижники ставили свои опыты, влюбленные слагали бездарные стихи, маньяки погружались в пучину порока…

Последняя фраза была высказана едва слышно, но она отчетливо прозвучала в пронзительной тишине полутемного зала.

– Уж не маркиза де Сада вы имеете в виду? – улыбнулся Роман. – А я вот слышал, будто этот старикан просто всё выдумал! Разве не так?

Пламя свечи дрогнуло, особенно ярко высветив лицо профессора. Грошек взглянул на него и чуть не подавился своей порцией запеканки – в глазах работодателя как будто отразилось всё многовековое страдание человечества. Уж во всяком случае, таким его Анджей видел впервые.

– Видите ли, – натужено проговорил пан Ольшанский, – Франсуа де Сад не был ангелом. И с женщинами легкого поведения он зашел слишком далеко на пути греха. Но он развивал свои идеи порока, как ни странно, стремясь ко всеобщей гармонии. Только я не о нём – история донесла до нас немало сведений о кровавых оргиях, которые повергли бы в ужас даже этого распутного маркиза! Вы что-нибудь слышали, например, об Эржебет Батори?

– Что-то очень смутно… – признался Рушальский.

– Сегодня в Сувалках я как раз занимался одним документом из ларца пана Жуевского, – задумчиво сказал профессор. – Не исключено, что нити её злодеяний ведут сюда, в бывший замок Тирберг…

– А кто такая Эржебет Батори? – спросила Гелена Лучинская, проявляя интерес к беседе. – Простите нас, пан Ольшанский, за нашу неосведомленность, но ведь это было, наверное, очень и очень давно?..

Седовласый муж, ответил не сразу, собираясь с мыслями. Наконец он обвел взглядом всех присутствующих и произнес всего одну фразу:

– Эржебет Батори – жестокая убийца, замучившая со своими сподручными больше полутысячи женщин и девушек…

– Как? – опешила Геленка. – Полутысячи?..

– Точное количество жертв указано в её дневнике, а именно – шестьсот пятьдесят.

– Зачем же она их убивала?

Вопрос подвис в воздухе – пан Ольшанский почему-то умолк. Наверное, он не счел уместным далее обсуждать этот вопрос. Но Анджей, помня об уловках поручика Барича, решил не упускать случая, чтобы пощекотать нервы всем присутствующим.

– Есть несколько версий на этот счет, – блеснул эрудицией он – По одним сведениям эта женщина просто получала удовольствие от пыток и убийств. Еще одна версия связана с её стремлением к вечной молодости и красоте. Хотя, скорее всего, верно и то и другое…

Ему-то кровожадная графиня была хорошо известна. В одной толстой книге, посвященной всем знаменитым серийным убийцам со времен Калигулы, биография этой преступницы была изложена в мельчайших подробностях. Поэтому, он не стушевался, когда Гелена Лучинская и соседи за столом настоятельно потребовали от него более развернутого ответа.

– Если мне не изменяет память, графиня Эржебет Батори появилась на свет в семействе трансильванских вельмож, – начал Грошек. – Её предком был сам Влад Цепеш, легендарный прототип графа Дракулы. В пятнадцать лет родители выдали дочь замуж за Ференца Надьяди. Её супруг, как и большинство дворян того времени был военным, поэтому он часто отсутствовал в замке, участвуя в военных операциях против Османской империи. Жестокосердие графини Батори проявилось довольно рано – чтобы развлечь себя она стала измываться над безропотными служанками. В ходу поначалу были обычные оплеухи и затрещины, в дальнейшем её пыточный арсенал пополнился хлыстами и дубинками. По тем временам за подобные истязания знатную персону нельзя было привлечь к ответственности, поскольку в некоторых случаях законы позволяли высокородным особам избивать и даже убивать крепостных крестьян. Так что разгул насилия постепенно привел графиню к утонченным пыткам, вроде втыкания под ногти жертв иголок и прижигания кожи раскаленной кочергой. Рождение детей не смягчило её нрав, наоборот, с годами она приобщилась к черной магии и собрала вокруг себя несколько человек, готовых следовать за ней по пути порока. Это были хромой карлик Фичко, личная служанка Дороти Сентеш и лесная колдунья по имени…

Грошек запнулся, но Бася Ольшанская выручила его.

– Анна Дарвуля! – негромко подсказала она.

– Да, Анна Дарвуля… – кивнул Анджей и продолжил. – В подвале одного из своих замков Эржебет Батори оборудовала специальную пыточную камеру, и кровь безвинных жертв полилась рекой. После смерти мужа страсть графини к изуверствам достигла своего апогея. Девушкам кромсали пальцы ножницами, рвали губы и щеки щипцами, с них срывали одежду, обливали водой и выгоняли на мороз умирать мучительной смертью. Служанки считали, что им крупно повезло, если их только раздевали догола и заставляли в таком виде прислуживать гостям. Убыль прислуги Эржебет Батори восполняла, принимая на работу в замок всё новых молодых крестьянок из неимущих семей. Дурная слава о графине расползлась по округе, так что ей уже пришлось прибегать к помощи «добытчиц» – женщин, разъезжающих по всей стране и скупающих для неё «живой» товар. А потребность в служанках неожиданно возросла после того, как однажды увядающая Эржебет Батори заметила, что случайно попавшая ей на лицо кровь очередной замученной жертвы как будто омолодила кожу в этом месте, лишив её дряблости и морщин. Конвейер смерти заработал с новой силой. По приказу графини сподручные стали собирать кровь в огромную бочку, чтобы хозяйка замка могла совершать омолаживающие процедуры. И все же её преступлениям вскоре пришел конец. Эржебет Батори призвала мелкопоместных дворян отдавать ей дочерей на воспитание. Естественно, всех их постигла участь предшественниц из простолюдинок. Местный приходской священник не поверил в сказку о том, что на воспитанниц обрушился загадочный мор и отказался отпевать девушек без установления истинной причины их смерти. Вскоре после этого он сам скончался при весьма странных обстоятельствах, однако его приемник разобрал записи покойного и известил всех церковных старост о том, что в замке творится что-то неладное.