По усадьбам ходили слухи. Говорили, будто фру Крог из Хавннеса решилась выйти в море одна в непогоду. К тому же на лодке, которая не принадлежала пастору. Она потеряла лодку, пытаясь спастись на шхере. К счастью, был отлив, поэтому ей удалось выбраться на берег. Ее нашел рыбак, который после бури собирал там плавник. Его жена вытерла и растерла фру Крог перед очагом, пока муж ходил, чтобы сообщить, где она находится.
Все это было удивительно. И люди удивлялись. Предполагали, что за этим что-то кроется. Одна из пасторских служанок видела, как фру Крог выбежала из церкви. Это-то и было странно. Почему она бежала? Сразу после этого она покинула усадьбу, даже не попрощавшись с пасторшей. Потому что
Строил догадки и Юханнес. Молча. Первую часть пути из Стейгена в Хавннес тоже был проделан в молчании. Ветер был еще сильный, хотя погода изменилась и была уже не такая, как в последний раз, когда Сара Сусанне сидела в лодке. Сейчас она сидела на корме рядом с Юханнесом, закутанная в меховое одеяло и шаль. Ей все еще казалось, что она больше никогда в жизни не сможет согреться.
— Я потеряла свой саквояж. Он упал за борт, — неожиданно сказала она.
Юханнес снял зюйдвестку и позволил ветру трепать ему волосы и бороду. Он перевел взгляд на жену и улыбнулся. Ей стало легче, потому что, приехав за ней, он все время был мрачный. Если б не эта мрачность, она бы уже спросила у него, что ему сказали в пасторской усадьбе. Что сказала
— Ввв ннеммм было чччто-ннниббудь цценннное? — спросил он и приготовился поставить парус.
— Ты привез его мне из Трондхейма.
— Я кккуппплю ннновый.
Он закрепил парус и выпрямил лодку. Помолчав, он сказал, что саквояж — всего лишь саквояж, главное, что она жива и здорова.
— Ты не спрашиваешь, почему я так поступила?
Нет, не спрашивает, признался он. А сама она понимает, почему она сделала такую глупость?
Некоторое время Сара Сусанне не отвечала, вглядываясь в Саг-фьорд, появившийся из серой мглы. Мысы и берега казались лишенными очертаний клочками шерсти. Определить расстояние между ними было невозможно.
— Нет, не понимаю, — призналась она наконец. — Мне нужно было сказать пасторше, что она напрасно рассердилась. Я не за тем приехала в Стейген.
Юханнес широко раскрыл глаза, но молчал.
— Она сказала, что я еще пожалею, что приехала к ним Она...
Не отрывая от нее глаз, он положил руль немного правее. Потом схватил зюйдвестку и нахлобучил ее на голову. И наконец с большим трудом спросил, что пасторша под всем этим подразумевала.
Положение стало опасным. Сара Сусанне не осмеливалась взглянуть на мужа.
Не дождавшись ответа, он прямо спросил у нее, не хочет ли она чего-нибудь ему рассказать.
— Ей не нравилось, что я оставалась наедине с пастором, когда он писал этот образ.
— Оооддддна? Сссс пппасссторром Иййенссеннном? — Юханнес хотел улыбнуться, но улыбка не получилась.
— Ей было невыносимо... думать, что он часами смотрит на меня. Не знаю, что люди подумали, когда я убежала из пасторской усадьбы. Это было глупо с моей стороны. Не знаю, что ты думаешь, Юханнес. Но ты должен быть на моей стороне! Ты мне сейчас очень нужен. Никто никогда не говорил со мной так, как она... И она меня ударила!
— Ударила? — Юханнес бросил руль, и лодка сбилась с курса.
— Да! И тогда я уже не могла сказать ничего вразумительного. Я просто, как ребенок, убежала из усадьбы.
Юханнес молчал, вглядываясь в серый мрак, но ничего в нем не видел. Наконец, он заверил ее, что он на ее стороне и так будет всегда. Несмотря ни на что. Он словно повесил между ними это
— Что еще ты должен узнать, Юханнес?
Он затряс головой. Тряс и тряс. Ему бы хотелось, чтобы между ними никогда не было этого разговора. Неожиданно он сказал:
— Я тттааакк тттебббяя лллюббблю... Ттты пппоооонннимаешь...
Якобина и фру Йенсен, сестра и мать пастора, большую часть зимы обычно проводили в Бергене. Каюта на пароходе была уже давно заказана, но они беспокоились за пастора и мучились угрызениями совести, что хотят от него уехать. Доктор успокаивал их, говоря, что кризис уже миновал и пастор уже совсем скоро встанет на ноги.
Однако хорошее состояние длилось у пастора недолго. Уже на другой день, после того как мать, сестра и доктор уехали, пастор не мог ни есть, ни пить. Вместе с тем желудок доставлял ему немало унижений. Пастор жаловался на мучительную головную боль и на боль в руках и ногах. Почти все время он лежал в забытьи. Один раз он подскочил на кровати, словно подброшенный судорогой, и кричал, как будто с кем-то дрался. Смахнул с тумбочки стакан с водой, стакан упал и разбился. Вода вылилась на ноги Урсулы.
Вечером у него поднялась температура и высыпала сыпь. Сыпь становилась все более яркой. В некоторых местах она кровоточила. В отчаянии Урсула снова послала за доктором. Пастора, чтобы причастить больного она не нашла. Температура у больного продолжала подниматься, он был без сознания.
Двадцать восьмого ноября 1870 года Урсула закрыла мужу глаза. Это движение заставило ее ощутить невыносимое одиночество.
Она пошла из усадьбы в церковь, чтобы там помолиться. Перед дверью она вспомнила все, что тут произошло. И не смогла заставить себя войти внутрь. Она спустилась на берег и медленно бродила там среди камней. Потом вспомнила, что ее ждут дети. Уходя с берега, она чувствовала странное спокойствие.
Вернувшись в церковь, она вошла внутрь и прошла по главному нефу к алтарю. Постояла там. В церкви было темно. Но краски все-таки пылали. Краски Фрица. Урсула спокойно прошла в ризницу. Нашла там кусок старого полотна и завернула в него портрет, даже не взглянув на него. На минуту растерялась — у нее не было веревки, чтобы перевязать его. Потом решилась. И вынесла его на вытянутых руках из церкви. Так она и несла его всю долгую дорогу от церкви до пасторской усадьбы.
В Хавннес приезжает Дочь рыбачки
Кристоффер, новый приказчик в лавке, взвешивал мешки с мукой. Следовало соблюдать осторожность и ничего не просыпать. Особенно потому, что
— Запиши в книгу, что я взяла шесть метров, — сказала Сара Сусанне и положила рулон обратно на полку.
На бочке у двери, качая ногами, сидел худой парень по имени Даниель. Определить его возраст было невозможно. Выглядел он молодым, но не из-за возраста, а из-за пронзительно-острого неморгающего взгляда. Казалось, его голова вмещает все вопросы этого мира. На нем была местная простая лопарская кофта, обветренные руки сжимали мятую каскетку. Когда-то на ней был блестящий козырек, но от времени он потускнел и потрескался.
Даниель сидел там, надеясь, что
