дома.
В конце концов случилось то, чего Элида опасалась. Она пришла к Фредрику и обнаружила, что ему стало хуже. Он дышал с трудом. Элида молча села рядом. Потом принесла свежей воды. Так-так. Пришла сестра и сказала, что врач хочет с ней поговорить. С ней одной? Да.
Когда Элида вошла в кабинет, врач встал. Странно. Элиде стало жутко. Он сразу заговорил о деле. Они больше ничего не могут сделать для ее мужа. Не могут поставить ему определенный диагноз, как он это назвал. Слова врача текли непрерывным потоком, точно он боялся, что она прервет его. Некоторые из этих слов она слышала и раньше. Сердечный клапан. Митральный клапан. Аортальный клапан. Ангина пекторис. Элида пыталась держать себя в руках. Придумать вопросы, в которых был бы смысл. Ответы на которые дали бы ей надежду. Но во рту все пересохло, и она вспотела. И не могла сказать ни слова. Врач продолжал свои объяснения, но они ничего ей не говорили. Зато дали ей время привыкнуть к его словам. И начать задавать вопросы.
Она напомнила этому человеку в белом халате, что ее семья проделала долгий и тяжелый путь с Севера только затем, чтобы поставить Фредрика на ноги. Вину за это она возложила на доктора. Она осуждала, требовала, молила. Он сидел перед ней, расставив ноги, под брюками торчали острые колени. Их не мог скрыть даже белый халат. Локти спокойно упирались в покрытую лаком столешницу. Над цепочкой от часов кончики пальцев упирались друг в друга. Сначала он все терпел. Потом заговорил. Единственное, что он мог обещать, — так это что Фредрика снова положат в больницу, если изменения в состоянии его здоровья этого потребуют.
Изменения? Она ухватилась за это слово. Можно ли считать изменением, если Фредрик умрет у нее на руках?
Конкретного ответа не последовало. Трудно что-либо сказать, если не поставлен точный диагноз, это
Элида поняла только то, что она ему уже в тягость. Назойливая женщина с Севера со своим тарабарским диалектом.
Фредрик ко всему отнесся спокойно. Очевидно, он узнал о выписке еще до прихода Элиды. Он сказал, что Хельга получила письмо от Марчелло Хаугена — целитель их примет. Главное, чтобы у Фредрика хватило сил выстоять очередь. Или высидеть. Иногда очередь к Хаугену спускалась даже в сад.
Элида едва слышала, что он говорит.
Бессилие душило ее.
Окно было открыто. Но благословенный июнь не мог ей помочь.
И все-таки Фредрик мечтал выйти отсюда. Несмотря ни на что.
Наконец Элида решилась. Надо поговорить с ним начистоту. Пока он еще находился в клинике, кто-то помог бы ему, если от отчаяния у него начался бы сердечный приступ. Она встала возле окна.
— Если ты хочешь остаться в Кристиании в надежде, что тебя исцелит этот Марчелло Хауген, то я хочу, по крайней мере, чтобы у нас был свой дом. Мы могли бы продать Русенхауг и найти здесь что-нибудь подходящее для нашей семьи.
Элида сама не знала, чего она ждала от него. Но Фредрик только кивнул. Сказал, что тоже уже думал об этом. Она была так поражена, что у нее сдавило горло. Фредрик хочет поселиться здесь, на Юге! Он думал об этом, даже не посоветовавшись с нею!
— Если Марчелло Хауген меня исцелит и я останусь жить — этого никто не знает, — я в любом случае уже не смогу вести хозяйство в Русенхауге или ловить рыбу. Думаю, никто из наших детей тоже не захочет жить там. Кроме того, Элида, мы с тобой мечтали совсем о другом. А там жили по необходимости. Ты согласна со мной?
По его словам она догадалась, что у него все уже решено.
— Но все-таки это наш дом, — обиженно сказала она.
Как он смеет так легко говорить о Русенхауге! Как будто требования, предъявляемые им жизнью, для нее важнее, чем для него. Может, это от того, что он долго лежал в больнице без определенного диагноза?
Тревога — или то было одиночество — закралась между ними.
Элида не могла сразу уйти от него, поэтому она просидела с ним дольше, чем разрешалось.
Наконец пришла сестра и сказала, что пора уходить. От чего Элиде стало еще тяжелее.
С того дня ответственность за Фредрика легла на нее. Она как будто таскала камни и своими руками мостила дорогу. Но не это пугало ее. Больше всего ее пугало то, что борьба Фредрика за жизнь обречена.
— Не могу дождаться, когда меня выпишут и я стану
Сожженные мосты
Они написали письма, и Элида позвонила домой с телеграфа. Сказала, что они
Здесь, в Кристиании, ей приходилось обуваться, чтобы пойти и позвонить по телефону. Неожиданно она затосковала по своим гудящим стенам. По телефонному аппарату. Она не замечала их, пока они у нее были. Благослови Бог эти телефонные провода! И поющие стены. Бревна и доски обшивки хранили их песнь. Элида слушала ее в бессонные ночи. А что останется у нее теперь? Кроме необходимости и долга? Долг и необходимость? День и ночь.
Но Фредрика уже выписали из клиники. Он был с нею.
День и ночь.
Вдруг все стало необратимым. Купить Русенхауг решил арендатор, оставалось только оформить сделку. Элида оказалась такой же бездомной, как тогда, когда вышла замуж.
Неожиданно она вспомнила, но не Русенхауг, а Хавннес — дом своего детства. Материнские клумбы вокруг флагштока. Гирлянды, которые они клеили к Рождеству, расположившись за столом в гостиной. Портрет матери, написанный покойным пастором. Интересно, висит ли он до сих пор в гостиной? Лицо отца, стоявшего за штурвалом. Его улыбку. И тот день, когда он с закрытыми глазами неподвижно лежал в гробу. Она помнила словно закаменевшую мать, которая предоставила действовать своему брату Иакову. Может, именно тогда все и остановилось? Может, именно тогда она уже перестала двигаться дальше? Хотя и нашла Фредрика?
Может, все получилось из-за его больного сердца и ее проклятой
Они читали в газетах объявления о продаже домов. Тетя Хельга взывала к Господу Богу. Сначала сетовала, что они отваживаются выбросить столько денег на покупку дома, хотя могут спокойно жить у нее. Потом просила, чтобы Господь помог им купить этот дом. Она тут же включилась в поиски, втянув в них всех своих друзей и знакомых по Армии спасения. Если можно найти людей, пять лет пропадавших неизвестно где, значит, можно найти и дом для Фредрика и его семьи.
Элида читала и запоминала — названия улиц, стороны света. Голова у нее шла кругом. Фредрик пытался рассказать ей о местах, в которых сам никогда не был. Но как она могла что-либо принимать на веру?
В тете Хельге бурлила энергия: пусть она немедленно не нашла для них дома, зато она раздобыла для Элиды швейную машинку. Машинка была не такая хорошая, как та, которую Элида оставила дома, но вполне годилась. Временно. Выразить благодарность Элиде было куда труднее. Она пыталась. Перешила Хельгино нарядное платье. Оно разошлось по швам, потому что с годами тетя Хельга сильно располнела. Она не меняла нарядные платья каждый год, и потому эта переделка была необходима.
