Анхель Ленин сделался подозрителен. Он никому не доверял, теперь его пищу пробовали, его женщин обыскивали, перед тем как они входили к нему. Он знал, что индейцы презирают тех, кто боится смерти, и чем больше он будет выказывать страха, тем скорее его выдадут из отвращения, и попадал в замкнутый круг. Несколько самых верных человек состояли в его охране, и даже им он не доверял.

А его таинственный преследователь знал все, что происходит в стане Сепульведы, и ждал, когда тот совершит ошибку. Анхель Ленин чувствовал это и злился. Впервые в жизни он встретил человека, равного себе, оказавшегося с ним на одной тропе и заслужившего того, чтобы быть уничтоженным. Но когда он говорил об этом своим людям, их лица оставались замкнутыми и непроницаемыми, как если бы у его гонителя был амулет и с этим нельзя было ничего поделать. Господи, неужели он должен был уходить из-за сумасшедшего соглядатая, который мутил индейцев, подбивая их на неповиновение, и чудодейственным образом созданная империя оказалась под угрозой смерти. Империи, как люди, рождаются, живут и умирают, но Анхель никогда не думал, что срок жизни его страны будет таким небольшим.

Одно его утешало — индейцам не было дела до его грехов, совершенных где-то помимо сельвы, о которых говорила Мегги. А здесь он не сделал против них ничего. Однажды они принесли Анхелю Ленину фотографию.

— Ты знаешь этого человека?

На него глядел фламандец.

— Знал, — сказал он завороженно, против воли, потому что изображенный на фотографии был единственным человеком, кому он не мог солгать.

Вечером индейцы привели в лагерь маленького человека с куцей бородкой, и по тому уважению, с которым они к бородачу относились, Анхель догадался, что это и есть его ненавистник.

— Расскажи, зачем ты велел его убить, — сказал смешной бородач, и круглое лицо его налилось кровью.

Анхель Ленин смотрел на него и ничего не понимал. Он думал о том, что у него есть множество денег, есть оружие, самолеты, но в эту минуту все его движимое и недвижимое имущество ничего не стоило. Маленькая группа охраны отрезала его от мира. Индейцы обступили Анхеля, как мальчишки из лесного поселка, которые гоняли тряпки вместо мяча. Все эти мальчишки давно умерли от болезней и алкоголя, он единственный вырвался и выбился в люди.

Один из тех, кто стоял рядом с бородачом, был высокий парень лет двадцати пяти с небольшим шрамом на голове. У него был брат моложе года на три с немного странным, не совсем индейским лицом, и что-то знакомое почудилось Анхелю в разрезе этих глаз.

Ему предложили на выбор самоубийство или выдачу властям. Анхель Ленин в оцепенении смотрел на своих людей, восставших против него так неожиданно и прямо, что даже мысль обвинить их в измене казалась нелепой, и он почувствовал себя изменником сам. Если он не застрелится и его отдадут в руки полиции, страшно представить, какая ждет его участь. Он мог попросить индейцев убить его, и возможно, они из милосердия не отказали бы ему. Но что-то удерживало его. Он не решался нажать на спусковой крючок или пригласить сделать это других, а просто сидел и ждал, сам не зная, чего ждет. Потом подумал об Альенде, о Соне. У тех хватало мужества, у него нет. Наверное потому, что слишком боялся свою униженную смерть.

Несколько вертолетов зависли над поляной. Из них на ходу стали спрыгивать люди в военной форме. Индейцы бесшумно исчезли в лесу. Анхеля скрутили и затащили в машину. Вместе с ним затолкнули и того, кто искал его погибели. Они двое сидели рядом и смотрели в окошко. Внизу тянулись брови гор, вертолет понимался выше, и теперь земля была почти неразличима. Земля, которую он считал своей и которой не было дела до тех, кто ее населяет и друг друга за нее убивает.

— За что ты меня ненавидишь?

Человек напротив молчал.

— Ты русский. Гринго такие же враги тебе, как и мне. Они уничтожили твою страну так же, как уничтожили мою, — говорил Анхель Ленин тоскливо. Мы должны быть вместе. Или ты служишь теперь им? Знаешь, русский, сто с лишним лет назад в Чили жил французский нотариус и авантюрист Антуан Тунан. Он провозгласил себя королем араукан и начал борьбу за освобождение Араукании. Сначала одержал несколько побед, но был разбит. Его посадили в тюрьму, а потом выпустили, и он уехал во Францию. Как ты думаешь, может быть, и меня отпустят?

Сельва кончилась, и они увидели морское побережье. На рейде стоял американский авианосец. Вертолет приземлился на площадку, и пленников разделили.

— Ты умрешь в один день со мной, слышишь, русский? — крикнул Анхель Ленин. — И одной смертью.

Бенедиктов подумал о том, что сейчас ему развяжут руки, и он вмажет по этой физиономии. Командир отряда морской пехоты разговаривал с большим человеком. Бенедиктов узнал его по широкой спине.

— Как дела, Иван? — голос Райносероса был невозмутимым, как если бы они расстались месяц назад.

Он достал фляжку, Бенедиктов отхлебнул виски и стал смотреть на океан. Садилось солнце. В южное полушарие пришла весна. Хотя какая весна в Перу? Весна бывает в Чили. И в России.

— Пообещайте мне, что он никогда не выйдет на свободу.

— Есть только одно средство это сделать — попытка бегства. А вы ее прервете.

Бенедиктов вспомнил жалкое пророчество Сепульведы, которое ему ничего не стоило опровергнуть и стать бессмертным, и покачал головой.

— Что, духу не хватит?

Рей присел рядом.

— А у вашего самодура хватило.

Он открыл чемоданчик. Внутри оказался небольшой телевизор. На экране Бенедиктов увидел странную картинку. Москва, знакомый дом, похожий на рубку атомной подлодки, люди на площади, где он когда-то командовал обороной, танки, из окон валил черный дым, были слышны выстрелы — образ, возникший у него в мозгу два с лишним года назад, воплотился и жил своей жизнью.

— Кино снимают? — спросил он недоуменно. что-то вроде борхесовского рассказа про сад разбегающихся тропок — другой вариант истории, иное русло реки. Только тогда лил дождь, а тут светило солнце.

— Документальное.

Бенедиктов спустился в каюту и стал смотреть новости, которые передавало CNN. Корабль сильно качало. Захотелось домой. Он достал книжку и вынул три фотографии, которые два года таскал по сельве. Трое детей на него смотрели, две девочки и мальчик. Девочки были уже большими, а мальчик очень маленьким. И всех он бросил, когда им было так мало лет, что ни один из них его не помнил и никому он не успел ничего передать. Боже, какая нелепая выходила жизнь. И первая, и вторая, и третья.

Озноб становился нестерпимым. Похоже, на этот раз его прихватило крепко. Корабль качало все сильнее. По телевизору мелькали лица, они сливались в бесконечный ряд. Что-то кричали возбужденные люди, потом их вели арестованными к автобусу. Они шли с поднятыми руками. На заднем плане мелькнуло знакомое веснушчатое лицо, и непонятно было: рыжий стажер среди тех, кто арестовывал, или тех, кого арестовали.

В дверь постучали, и вошел Райносерос.

— Я связался с вашими. Он их больше не интересует.

Бенедиктов кивнул.

— Их, кажется, вообще ничего не интересует.

— Да провались оно пропадом, это высшее образование и твой хваленый университет! Кому сейчас диплом нужен? Я на дороге в пятьдесят раз больше заработаю. А у меня мать больная. Двое братьев. Да