— Нет, не поверите. Вот если я скажу, что мой предок похоронен примерно здесь… На этом самом диване… Поверите?
— Ну-у…
Парни чесали в затылках; Лена вежливо улыбалась, но не Вите, а скорее чайнику или сковородке.
— То-то и оно… А у меня предок здесь жил и тут похоронен. Думаете, тут почему мое место? Да потому что здесь он лежит — Догон, сын Чуя…
— Кто?!
— Какая разница, кто? Мой предок. Когда я искал свое место, где камлать, сразу почувствовал — здесь мне сильно помогают, здесь надо. Потом уже узнал, что предок мой тут похоронен.
— А камлать надо именно в определенном месте?
— Лучше в определенном… В своем месте, которое сам нашел.
— А мы тебе, Витя, мешаем…
— Теперь уже не очень и мешаете, а когда сразу приехал, посмотрел… Я же стесняюсь камлать при посторонних.
Витя затаенно улыбается, греет руки, держа в них кружку с чаем.
— А раньше тебе мешали люди из этой деревни…
Андрей машет руками в сторону деревни и заканчивает:
— Тоже небось ходят, суются, куда не надо.
— Не суются… — тихо сказал Виктор. — В деревне русские меня боятся…
Какое-то время молчали — очень уж необычные вещи говорил Витя, и очень уж он просто говорил.
— Витя, так ты говоришь, нам тут кто-то сильно мешает?
— Вы же сами видите, мешает. Но я вам не могу сказать, кто это. Не поверите. А он с вами разговаривать хочет.
— Кто? Тот, кто мешает?
— Ну да… Он пообщаться с вами хочет и не может — потому что вы в него совсем не верите. А я верю, он со мной и говорит.
— Это твой предок, да, Витя? — Володя старался произнести это как только получалось мягко.
— Мешает не этот… Предок Догон мне помогает.
Так же стеснительно улыбаясь, Витя допивал свой чай.
— Спасибо за чай, Володя, и не волнуйтесь так. Я думаю, вы скоро в него все равно поверите и тогда сможете поговорить.
Витя тихо выскользнул из палатки, неслышно пошел через росистую, высокую траву. После Вити разговор как-то не клеился, народ начал постепенно расходиться.
Кружилась от портвейна голова, было хорошо и грустно. Потому что поговорил с ребятами. Потому что приходил Витя Гоможаков и все-таки Володя, наконец-то, перед ним извинился. Потому что так пахнет влагой и травой. Потому что ночь почти безлунная. Просто потому, что живется хорошо и сильно; живется там и так, как хочется.
И потому особенно трудно не думать, что спустя короткое время может кончиться вообще все… Не только сама экспедиция. Ведь что самое интересное — в любом случае, при любом повороте событий Володя не повернул бы назад. «Не убоюся зла, пройдя долиною смертной тени» — всплыли в памяти слова старинного мудрого псалма.
Позже, даже спустя много дней, Володя мог бы совершенно точно сказать, когда все археологи ушли из его палатки, — это произошло в половине десятого вечера. Он помнил это очень хорошо, потому что постоянно посматривать на часы и отмечать, что и когда произошло, давно стало Володиной привычкой. Конечно же, Володя посмотрел на часы, когда народ вышел: было половина десятого. Но нет никакого сомнения — Володя забыл бы точное время ухода друзей, забыл бы назавтра же, не будь у него особой причины запомнить его. В том-то и дело, что особая причина появилась через несколько минут после ухода последних — Андрея и Вити с Леной. Эта особая причина состояла в том, что к нему в палатку тихо скользнула Ли Мэй.
ГЛАВА 31
Чужеземцы
То есть она не сразу скользнула… И уж, конечно, не сделала ничего, чтобы стать незаметной, просочиться к нему так, чтобы никто не узнал. Нет, конечно! Ли Мэй, Машенька для Епифанова, подошла к палатке в сгущающейся темноте, шла через лагерь, и не видел ее только ленивый. Вот она стоит в дверях палатки, ясно рисуется своей чудной фигуркой на фоне закатного неба.
— Я надеюсь, к вам можно войти?
— Конечно, Машенька.
— Вы обещали мне рассказать, как надо сделать весну более теплой. Выполните обещание?
— Ли Мэй… Вы сможете сидеть вот на таком ящике и пить из такой кружки?
— У меня в палатке точно такой же… Это у вас стол для еды или для работы?
— Это стол для всего. Сейчас у меня были люди, и я снял с него книги и находки. А будет надо, уберу как раз кружки и тарелки… Хотите соленой рыбы? Хотите кофе?
— Дайте… И расскажите про весну.
— А что весна? Ну, холодная она… И сама весна очень долго не наступает, в феврале и даже марте — самая настоящая зима, верно ведь?
Ли Мэй кивнула.
— Ну, и есть по крайней мере два способа сделать зиму и весну теплее. Первый — это одеваться. В шубе весной бывает даже жарко, и уж наверняка вы не замерзнете.
Ли Мэй смеялась хорошо, открыто.
— И второй способ… Надо пить вино, и от него становится теплее. Хотите вина, Ли Мэй?
— Хм… Ну, давайте попробуем… немного.
Как ни отрекался Володя от портвейна, как ни хотел с сегодняшнего дня пить поменьше, а случай, кажется, был не тот. И случай не тот, и это появление Ли Мэй… Что бы ни стояло за ее визитом, Володя уже инстинктивно встал в позицию охотника. А как же охотиться без выпивки?
— Хм… И эту жидкость вы пьете каждый день с утра?
— Это преувеличение. Последние дни я пью эту жидкость по вечерам, и знаете что? От портвейна закат становится совершенно чудесным, а река говорит все интереснее и все громче. Попробуйте — и убедитесь!
— Довольно вкусно…
— Машенька, на вашем лице написано что-то вроде: «Надо же, какая это мерзость!». И ваше лицо входит в противоречие с вашими же собственными словами.
— Входит… Лицо входит… Куда оно входит?
Возникло долгое обсуждение, что именно и куда входит, было долгое разъяснение тонкостей русского языка и были аналогии из китайского, мгновенно забытые Володей. Стала необходима вторая порция портвейна, для разнообразия смешанная с кофе, и эту порцию Ли Мэй пила все же более благосклонно.
— Володя… Я сегодня была в Усть-Буранном, ездила за продуктами с Фомичем. Представляете, в магазине слышу за спиной: мол, посмотри, какая славненькая хакасочка!
Володя захохотал так, что испугался — сбежится весь лагерь; с его точки зрения, спутать хакаску с китаянкой было примерно то же самое, что и итальянку с норвежкой.
— Не вздумайте обижаться, Ли Мэй! Они ничего плохого не имеют в виду; когда я ехал на поезде «Москва-Пекин», русские ухитрялись путать китайцев и монголов. Вот это и правда «представляете?!». А
