и в череп, раз за разом бил, целя торчащим из кулака поднятым камнем. Хорошо, подбежал Андрей, почти уже схватил ружье, и у ТОГО не выдержали нервы, ТОТ рванулся все-таки к оружию. Позже Володя поймет, в чем слабость этого человека: он не мог представить, что кто-то придет на помощь другому. Потому и убивал Володю, не ожидая нападения со стороны. Что делать, классовая ограниченность…

Андрей бежал к ружью, ТОТ рванулся туда же, Володя извернулся и дернул за обе ноги. ТОТ рухнул лицом вниз, почти коснувшись руками оружия… того места, где оно только что было. И почти сразу подтянул ноги, стал вставать. Андрей второй раз удивил Володю: не задержавшись и секунды, парень повернул ружье, и ударил ТОГО прикладом по голове. ТОТ ухнул, сел на зад и стал заваливаться дальше, на спину. И Андрей ухитрился догнать ТОГО уже в падении, ударил его прикладом еще и в лоб.

ТОТ свалился прямо на Володю, и на него полилась кровь из рассеченной, быть может, из пробитой головы. По крайней мере, Володе казалось, что он слышал хруст в момент удара.

О мой бог, ведь руки плохо действуют! Рассечено до крови только в одном месте, но еще три места — сильные ушибы: места, куда пришелся удар камнем.

Ну, слава Богу, ТОТ лежит. Теперь скрутить, скрутить его быстрее. Самым немилосердным образом стягивал Володя его руки. Подумал и испил из родников «Августа 1944-го» — разрезал ТОМУ брючный ремень, спустил брюки до колена. Теперь завязать голову, остановить кровотечение… Например, собственной рубашкой. Не дай бог, помрет…

Уф-ф… Ну, приключение.

— Парни, а где Николай?

— Мы его чуть помяли, он дрался…

— Связали его?

— И связали…

Сашка так и сидел, дебиловато уставясь в пространство. Петька ускакал, и ребята ему не мешали. Николай валялся, связанный собственным кнутом.

Тут же раскрасневшаяся Оля, все еще тяжело дыша, рубашка порвана, баюкала собственную руку.

— Что, сломали?!

— Нет… Вывернули только, они меня тащат, я в другую сторону рванулась.

— С Натальей что?

— Пьяная она… Они и меня тоже хотели упоить… С того все и началось. А Наталью как поймали, ее много выпить заставили…

Наташа сидела на земле, и видно было, что Оля не врет — в девушку влили не меньше бутылки. Володя видел, с каким огромным трудом Наталья говорит и даже фокусирует на нем взгляд.

— Он меня… хотел. Ну, это самое…

— Наташка, хватит, все понятно. Ты мне скажи — большого худа он не сделал?

— Н-не успел…

И Наташенька уже спала, даже храпела во сне.

В голову лез дурацкий анекдот, в котором потерпевший кораблекрушение моряк ловил и никак не мог поймать какую-то злополучную козу. Тут возле острова тонет еще одно судно, моряк вытаскивает из воды прекрасную девушку — единственную, кто остался в живых изо всей команды и пассажиров.

— Ты мой спаситель! — бросилась ему на шею девица. — Сделаю тебе все, что хочешь!

Долго думал моряк, что попросить, и попросил наконец:

— Помоги вон ту козу поймать…

И ведь характерно, что «четвертый пастух» выбрал именно Наташу; он много раз видел всех людей в экспедиции, сто раз мог наблюдать, как Наташа бродит с этюдником, рисует что-то в степи или на хуторе. И сделал стойку именно на нее. Не в первый раз Володя наблюдал, как удары самых преступных, самых грязных типов обрушиваются не на подобных им самим и даже не на кого попало, а как раз на людей наиболее культурных, умных, самых благородных и чистых душевно. До чего хочется сволочи обрушиться на то, что находится вне их смрадного мирка. Как необъятна ненависть подонков к нормальным людям и как гложет их охота смертная замазать все чистое, изуродовать его, сделать подобным себе.

— Владимир Кириллович… Что теперь с этими делать будем?

— Как «что»? Лошади есть, отвезем пленных в лагерь, завтра в милицию сдадим. Пусть разбираются… Дима! Девушек отвези на мотоцикле и постереги в лагере. Мы с Андреем ЭТИХ повезем.

— Я сам пойду! — завопил Николай, и это было первое сказанное им с момента плена. Андрей и Володя не выдержали, захохотали.

— Цыц! Сашка, давай сюда…

Сашка послушно пришел, ведя лошадь в поводу.

— Давай, ребята…

Андрей взялся за ноги, Володя за плечи, уложили Николая животом на собственное седло. Николай мерзко ругался, но вполголоса и когда думал, что его не слышат.

Взялись за второго, неизвестного… Почему-то Володя был уверен, что ЭТОТ очнулся и внимательно наблюдает за всем, даже пытается проверить, крепко ли связан… только очень осторожно, не издавая ни единого звука.

— Сашка! Как его зовут… вот этого?

— Сипа…

— Как-как?

— Ну, Сипа…

— Ладно, пусть будет Сипа… Андрей, веди лошадь Саньки, а я поведу с этим… с Сипой.

Затихнув на какое-то время, опять нарастал рев мотоцикла: высадив девчонок в лагере, Дима помчался обратно.

— Владимир Кириллович, кого везти?

— Давай отвези Кольку. Этого-то я сам доставлю.

— А в лагере мы их куда?

— Лучше всего прямо в кошаре. Связать покрепче, выставить охрану. А завтра на машине увезем в Усть-Буранный, в милицию.

И опять Володя был уверен, что Сипа напрягся при упоминании милиции. Но он бы не смог объяснить, почему именно так думает. Ох, скорее приезжали бы ребята с Ильичем…

Тело медленно отходило после напряжения, усилилась боль в местах ушибов, особенно там, где камнем пришлось по кости левой руки. Там образовывался сине-черный кровоподтек — значит, надолго… Как хорошо — можно идти по равнине, по жухлой траве, и надо только проверять время от времени, как там поживает этот… Сипа, не затеял ли освободиться. А так можно идти и идти, слушать жаворонков в ярко- синем небе, смотреть на степь и на то, как вырастает вдалеке кошара и пастушеские домики, радоваться тому, что с детьми все в порядке, даже с Наташей — разве что придется ей проспаться. Ну и потом хорошо бы ненавязчиво, спокойно так показать ее хорошему психологу — на всякий случай.

Что-то последнее время стал Володя больше всего ценить вот такие спокойные минуты, когда можно никуда не спешить, а созерцать и думать, и все меньше стала нравиться ему беготня, преодоление трудностей, стрельба, приключения тела. И вообще все, что хоть как-то подходит под слово «приключения». Раньше все-таки больше хотелось что-то делать: двигаться, бежать, работать руками, вершить какие-то великие дела. Стареет он? Или взрослеет?

И еще одна интереснейшая проблема: как парни поняли, что дело плохо? Почему, не успели пастухи уехать с девушками, Андрей тут же взял бинокль и полез на крышу, а Дима стал заводить мотоцикл? Если бы не Андрей с Димой, он бы мог упустить ситуацию, а девушек успели бы изнасиловать. Он ведь ничего не предчувствовал… Что позволило предотвратить несчастье: обнаженная душа влюбленного Андрея, его напряженное беспокойство из-за Ольги, или что-то совсем-совсем иное? Какой-то инстинкт нормальных людей, не разменянный на лукавое умствование горожанина?

Парни ждали возле кошары; для них естественно оказалось сволочь пастухов к тепляку. Ну что ж, для Николая это место сойдет…

— Только давайте-ка привяжем понадежнее… К столу неплохо бы.