много масла, это жареный лук, это правильно промытый рис… В общем, плов — особое блюдо, не имеющее к каше никакого отношения. Когда готовишь плов, нельзя никому доверяться и никому ничего нельзя поручить! Вот Володя и не поручал, сам делая все необходимое.

И в этот пронзительный весенний день был бы он счастлив, если бы не пастухи…

Вряд ли и Володя, и ребята из Малой Речки чувствовали бы себя так спокойно и уверенно, если бы знали: в этот самый момент в степи поднимается стена тумана. Над ними кричали журавли, в яркой, мягко мерцающей синеве плыли последние, запоздавшие косяки гусей, стаи куликов, а видно было километров на тридцать — стоит взобраться на крышу дома или любой из кошар.

Такой же синий простор распахивался и над отрядом Епифанова, так же видна была стена леса — примерно километрах в пяти, так же переливался синим и лиловым горный хребет за Плуг-Холем. И тут гомон птичьих стай заставлял ребят поднимать голову к синему хакасскому небу: есть что-то пронзительное в зрелище этих плывущих в пространстве птичьих косяков.

Первые сгустки тумана возникли на границе с лесом почти сразу, около десяти часов утра. Белое- белое надвигалось, расплывалось все шире и шире; плотный клубок матово-белого, неспокойного, поднимаясь, качался над степью. В этом месте исчезла полоска леса, пропала даже нижняя часть сопок. Появление тумана было странно: не с чего, никаких для тумана причин.

Епифанов оторвался от планшета, перестал чертить план кургана. Происходило что-то, чего он не мог объяснить; умный старик почти не сомневался, что без этих странностей с туманом отряд вполне мог бы и обойтись: за долгую жизнь Епифанова с ним не случалось странностей, от которых становилось бы лучше. Если странность — почти наверняка кончится гадостью!

Копать слежавшийся сухой песок несложно; копать влажный песок на глубине — еще легче; студенты жизнерадостно вопили. Чуть ли не в первый раз за годы работы с этим составом Епифанов недовольно поморщился: ну к чему этот ор? Вот был бы здесь Володя, он бы понял беспокойство старика… Без понимающего человека Виталию Ильичу оказалось не на кого опереться.

К двенадцати часам в погребении пошли первые кости скелета, у северной стенки могилы стали видны венчики сосудов — все как всегда, погребальная пища покойному.

Тогда же, в двенадцать часов, уже для всех стало очевидно: происходит что-то непонятное. Стена плотного тумана, колыхаясь, ползла через степь. Пока стена шла далеко, было видно — она кончается не очень высоко от земли… Метров сто в ней от силы. Придвигаясь к людям, стена начала загораживать полнеба. Часть горизонта была обычной. Другие окрестности скрыла эта странная, как бы живая, стена.

Стихло курлыканье над головой. Может, Епифанову и померещилось, но последние стайки куликов уносились куда-то вбок, в сторону от пухнущей на глазах туманной стены. Если не показалось — получалось, птицы спасались от чего-то, и не пора ли смыться за ними?!

В час пообедали, и Епифанов велел собираться: уже ясно — работы не будет.

В половине второго первое щупальце тумана достигло раскопа. Потухло, превратилось в тусклый кружок солнце, над вбитыми колышками и пучками травы замелькали какие-то мутные обрывки. Только что вокруг была степь, а где-то в стороне, пусть ближе и ближе, наступала белесая стена. А теперь вдруг эта стена встала вокруг — колышущаяся, неровная. В плывущую стену ушла степь, в ней исчезали брезент с остатками завтрака, колышки у края раскопа, груды земли. Стало трудно различать лицо человека, стоящего в двух метрах от тебя. Отошедший на три метра выглядел темной неясной фигурой с расплывчатыми очертаниями.

Трава сделалась мокрой, блестящей, на ней все время поскальзывались. Капли воды стыли на лицах, на одежде; влага пропитывала все. Голоса звучали приглушенно.

— Собирайся, народ. Здесь ловить нечего, и машина тоже не проедет.

— До Камыза тут километров семь… — вслух подумала Лена. — Больше часа идти.

— А в Камыз вам зачем? До седьмого хутора по прямой — километров пятнадцать, только надо перевалить через хребет.

— Ох…

— Пятнадцать километров?! Не расстояние! — отрезал Епифанов. — Мы молодыми по пятьдесят километров ходили.

— В таком тумане и Камыза не найдешь…

Ангельское терпение расплылось по лицу Епифанова.

— Мишенька… Вы знакомы с такой штукой — называется «компас»?

Михаил совал что-то в рюкзак, вздыхал. Туман глушил звуки его сопения.

— Миша! Не слышу ответа. Компас знаете?

— Знаю… Но как мы определим, куда именно идти? Камыз вроде бы там, — отозвался Миша и неуверенно махнул рукой.

— А седьмой хутор?

— Вроде… там…

— «Вроде»! Миша, когда туман поднимался, я все ждал, когда же вы начнете брать азимут.[10] А вы копаете себе… Что, если я есть, можно ни о чем не заботиться? Старик все сделает?

Миша смотрел с некоторой тоской, чесал в затылке. Толя делал вид, будто не слышит. Только Лена расхохоталась:

— Вы сами нас так приучили!

— Ладно, собирайтесь, ребятки. Азимут — двести шестьдесят. Через три часа быть вам на хуторе.

— Виталий Ильич… Вы что…

Миша не смел договорить.

— Естественно. Я остаюсь.

— Зачем?!

— Зачем — это не ваша проблема. Ваша проблема — дойти до хутора и приехать сюда с Фомичем, как только развиднеется.

— Но…

— Вы не поняли, Миша, это приказ. Я отдал отряду приказ — это вы понимаете? Работать нельзя, надо уходить, а мне тут предстоит произвести кое-какие наблюдения.

— А если туман не рассеется?!

— Тогда поднимать общую тревогу, искать меня всерьез… Но это дня через три, не раньше.

И, добивая наивную, не умеющую жить молодежь, Епифанов приподнял, встряхнул свой рюкзак:

— Неприкосновенный запас зачем нужен? Вот как раз для таких случаев и нужен. Буханку хлеба и банку тушенки берете с собой, остальное при мне. Много ли старичку надо? Три дня я здесь неплохо проживу.

9 мая, вечер, ночь с 9 на 10 мая

— Миша…

— Ну?

— Мы вышли в два… Верно?

— Полтретьего.

— А хотя бы и полтретьего. Сейчас почти шесть, нам уже пора прийти на хутор…

— Сам знаю, — чуть помедлив, сказал Миша. У него давно было подозрение, что данный Епифановым азимут — какой-то неправильный. Парень не мог бы объяснить, почему он так думает, но уверенность в этом последние час или два все крепла.