— Но здесь же все на непонятных языках, — Лера с удивлением разглядывала замысловатые печатные и рукописные закорючки, в изобилии украшающие карты и планы каких-то сооружений. — Вы их понимаете?

— Да, осталось еще кой-чего в голове. Я ведь на момент войны был аспирантом Гданьского политехнического университета. Уж нас там по наукам и языкам гоняли, будь здоров!

— Школьником? — нахмурилась Лера, не поняв незнакомого слова «аспирант».

— Что-то вроде, только постарше, — тихо усмехнулся поляк. — Говорил на английском и техническом немецком, что сейчас очень помогает, хотел изучать французский. А после войны за ненадобностью стало выветриваться потихоньку. Какой толк от этой тарабарщины под землей, где новое поколение и на родном- то языке двух слов нормально связать не может?

— Я знаю, почему языки разные. Мне Савельев рассказывал про Вавилонскую башню, — Лера вспомнила разговор с метеорологом под таинственным полотном бескрайнего звездного неба.

— Башни, Ковчеги… — вздохнул поляк, и впервые за время разговора в его голосе послышалась невероятная усталость. — Легенды. Предания. Заговорили все по-разному, не договорились и выжгли планету к чертовой матери? Ерунда! Бог тут совершенно ни при чем. У нас разрушение в генах, в каждой клеточке по самую маковку сидит.

— Вы не верите в Бога?

— Ишь, лиса! — с нотой удивления усмехнулся Ежи и внимательно посмотрел на девушку поверх очков. — Годков-то хватит со мной на такие темы разговаривать? Хочешь сказать, что сама веришь?

— Не знаю… — Лера задумчиво сдвинула брови и тут же спохватилась. — Но крестик у меня есть, вот.

— Убери, такие вещи никому не показывают, — остановил полезшую под тельняшку девушку поляк. — Боюсь, для веры твоего крестика маловато будет.

— А что для нее нужно?

— Вера и нужна. Только вот тут она сидеть должна, а не на поверхности, — с этими словами Ежи ткнул себя пальцем в грудь.

— Сложно для меня это все, — виновато улыбнувшись, Лера заправила за ухо волосы.

— А в жизни вообще ничего простого не бывает. Над этими вопросами люди и поумнее нас с тобой сотнями лет бились, и все без ответов. Не дано человеку всего понять, — Ежи потянулся за графином но, не донеся руку, положил ее на стол. — Да и вера сейчас уже ничем не поможет.

— А что поможет? — девушка с затаенной надеждой посмотрела на разложенные карты и схемы. — Вирус?

— Ничего. Надежда — опасная штука, Валерия. Она может свести с ума. Уйти надо, — неожиданно сказал Ежи, задумчиво глядя в стенку каюты.

— Куда? Нас никто не звал, — растерялась девушка, повернувшись в сторону прикрытой двери.

— Остаткам человечества надо уйти, — словно объявляя приговор, твердо ответил поляк, по- прежнему не глядя на собеседницу, явно блуждая в каких-то собственных мыслях. — Освободить место для других видов, которые природе будут более благодарными детьми.

— Я вас не понимаю, — с испугом пробормотала Лера.

— Ну, хорошо, — сняв очки и долив в стакан остатки сивухи, сказал Ежи. — Поясню. Возьмем этих африканских туземцев. Разве для них что-то изменилось после ядерной войны? Как жили, так и живут. Они на протяжении тысячелетий придерживались одного образа жизни, находились в согласии с природой, не пытались ее себе подчинить: не строили электростанций, не вырубали леса, не насиловали землю нефтяными бурами. А вот мы, цивилизованные и просвещенные, всем этим грешили. Теперь природа насилует нас. Отыгрывается. Можно ли ее за это укорять? Та же тварь морская — ее ведь, по сути, мы сами создали. И кто знает, что еще на земле и в воде за последние двадцать лет народилось… Со временем эта новая жизнь вытеснит нас всех.

— Откуда?

— Отовсюду, — вздохнул поляк. — В результате те, кто не вредил природе и жил с ней в гармонии, процветают, а мы под землей от радиации гнием. Скорее всего, те чернокожие вообще не заметили, что с миром что-то произошло. Только живность стала тучнее, да у нового поколения лишний палец добавился, зато удобней копье держать. Значит, нужно радоваться и духам больше благодарственных жертв приносить!

— Но они же злые, — Лера с удивлением посмотрела на Ежи: как он может говорить такое о людях, которые чуть не скормили ее обитающему в джунглях чудовищу?

— А как бы ты себя повела, ввались кто-нибудь в твое жилище, хозяйничая и переворачивая все вверх дном?

— Выгнала бы.

— То-то и оно. Вот и они защищались, только по-своему. Знаешь, Эйнштейн — был в старину такой великий ученый — однажды пророчески сказал: «Я не знаю, каким оружием будет вестись Третья мировая война, но Четвёртая — палками и камнями». Вот все к тому и идет.

— Но мы ведь можем измениться! — с жаром воскликнула Лера. — Есть еще хорошие люди: вы, дядя Тарас, дядя Миша… Вы же искренне хотите всем помочь!

— Наивная ты, девочка, непуганая, — покачал головой Ежи. — Жила себе, подрастала в теплом и уютном гнездышке с дедом-бобылем и горя не знала. А в мире его столько еще осталось! Никаким святым не искупить! Сколько великих цивилизаций сгинуло, оставив после себя груды камней да рисунки в пустынях, которые теперь видны только птицам, или что еще там теперь летает? Любой великий народ рано или поздно вырождается — и все от собственной алчности, от жажды власти и человеческой глупости. Просто теперь наша очередь. Всем собором и отчалим.

— Вы о чем? — дрогнувшим голосом спросила Лера, с затаенным дыханием слушая странные речи поляка.

— Пока не знаю, — снова погружаясь в свои мысли, задумчиво пробормотал Ежи. — Пока не знаю…

— Вот ты где! — дверь в каюту приоткрылась, и на пороге возник Колобок, держащий на ладони мышь. — Зверье вернулось, тебя нет, а режим пока еще нарушать нельзя, слабенькая ты.

— Это я ее вызвал, Виктор, не бушуй, — вступился за девушку Ежи. — Нужно было поговорить с глазу на глаз.

— Успеется еще, — ответил медик и тоном, не терпящим возражений, скомандовал: — А ну, сейчас же в койку и принять горизонтальное положение!

— До свидания! — попрощалась с обитателем каюты послушно поднявшаяся Лера.

— Поправляйся! — кивнул Ежи. — Уйти… — чуть слышно пробормотал он, когда за девушкой тихо закрылась дверь, и залпом опрокинул в себя остатки сивухи.

Внезапно лицо поляка исказила гримаса боли, а по съежившемуся телу пробежала судорога. В следующую секунду скатившегося под стол Ежи вырвало в мусорное ведро. Едва не захлебнувшись, обессиленный сильнейшими спазмами человек расшнуровал ботинок и, морщась, принялся стягивать носок. Ужаленная неизвестным африканским существом нога почернела от стопы до колена, вены посинели и вздулись, словно переваренные макаронины.

Инфекция? Или яд?

Ежи никому не сказал об укусе: зачем понапрасну тревожить команду? Даже когда через неделю ступня начала темнеть и все тело стало скручивать болями и рвотой, он все равно не пошел в медпункт. Не хватало загреметь в койку или, что еще хуже, в карантин, когда у него столько важной работы! Вылечится на базе, когда они доплывут, осталось потерпеть совсем немного.

Если доживет.