Такая ты мне нравишься. Это из-за денег? Или из-за нового парня?
— Тут, наверное и то, и другое. Ничто, как деньги, не помогает избежать целой кучи разных неприятностей, а наверное, из-за них я так и ходила скрючившись. И такого совершенно особого нового парня без денег у меня бы тоже не было.
— Ты хочешь сказать, что бедных работающих женщин он не любит?
— Не думаю, что он их замечает. Мне кажется, что для Квентина важно, что люди, с которыми он сходится, имеют деньги. Он не любит неожиданностей: ему нравится контролировать ситуацию, а один из способов этого добиться — окружить себя людьми, которые все считают те самые вещи чем-то естественным, должным. Брови Джины поднялись вверх:
— Ты имеешь в виду круизы и частные обеденные залы и владение пятьюстами магазинами и тысячеакровыми поместьями и все такое.
Клер чуть рассмеялась:
— Ну да.
— А ты это все теперь тоже воспринимаешь как должное?
— Нет, — ответила Клер, подумав, — но я теперь не удивляюсь, когда вокруг говорят о подобных вещах. Во всяком случае мне кажется, что не удивляюсь. Совсем по-другому, чем в тот первый день, когда мы с Эммой ходили к Симоне. Мы таращили глаза буквально на все. А теперь это более или менее прошло — я на самом деле могу понять, как люди начинают считать деньги чем-то должным. Как-то привыкаешь к вещам, которые можешь себе позволить, и тогда они становятся чем-то знакомым и обыденным, и больше ты на них не удивляешься. Кажется совершенно нормальным, что они существуют, и их можно получить, а когда это происходит, то цены уже перестают иметь значение. Это очень странно. Я этого не учитывала, оно просто так случилось и теперь все в беспорядке — я больше не понимаю ценности вещей. Раньше я знала, что это вот — пятнадцать долларов или пятьдесят или пятьсот, и что, к примеру, для чего-то это слишком много, а теперь это — только цифры, и если они относятся к той вещи, которую я хочу, я покупаю ее и не задумываюсь, хороша цена, или нет.
— Как с блузкой сегодня утром, — сказала Джина. — Потрясающая блузка. Самая потрясающая блузка, которую я видела. И она стоит восемьсот пятьдесят долларов.
Клер покраснела, потому что в устах Джины эта цифра звучала, как нечто безумное, совсем не так, как когда она прочла ее на ярлыке.
— Может быть, для такой блузки это и хорошая цена, понятия не имею.
— Ты понимаешь, что тебе хочется ее купить, вот и покупаешь.
— Ну да, а почему бы нет?
— Не знаю, черт меня возьми. Если это не делает большой дыры в твоей чековой книжке…
— Нет, и в этом весь фокус: Оливия об этом позаботилась. Я могу покупать и покупать, а счет будет таким же. Я говорила тебе об этом.
— Автоматический перевод средств, — пробормотала Джина. — Что-то вроде: «Сезам, откройся».
— Так и есть. Все это — сказка.
— Но ты не можешь потратить больше двух миллионов в год. Я хочу сказать, это все, — что у тебя есть.
— Да, — их глаза встретились, и они расхохотались. — Это все, что у меня есть, — повторила Клер, передразнивая. — И я никогда не смогу потратить больше какой-то части этого.
— Дом, — напомнила Джина.
— Ну да, но ведь это только один раз. Я не собираюсь покупать по дому каждый год и прибавлять его стоимость к сумме рассрочки, которая уже есть.
— Ну, ты изыщешь другие способы их потратить. А если у тебя возникнет проблема с идеями, я думаю, что смогу тебе подкинуть несколько. Или тот, прости, забыла имя — он подкинет, так, чтобы ты держалась наравне с его блестящим образом жизни. Я думаю, с идеями у него все в порядке. А в чем еще он хорош?
— Он хорошо говорит, иногда немного самовлюбленно, но всегда интересно. Знает хорошие рестораны. Хорошо танцует. Умеет заставить людей смотреть на него снизу вверх и удержать их при себе, внушив им, что они узнают нечто важное и ценное, если будут торчать рядом и слушать его достаточно долго.
— И?…
— И он очень хорош в постели.
— И это на последнем месте?
— Это все равноценно, Джина, ты же понимаешь.
— Это равноценно, если у тебя кто-то есть. А если ты спишь в одиночестве, то такое качество возглавляет список достоинств. А ты о таком уже и забыла?
— Нет, помню. Это было не так уж давно.
— Ты в него влюблена?
— Нет.
— Но можешь и влюбиться? Клер задумалась:
— Не знаю. Не думаю. Он не из тех, кого любят. Он из тех, кто производит впечатление.
— Что ж, я думаю, мне бы такой пригодился, — пробормотала Джина.
— Которого можно любить или который производит впечатление?
— И тот и другой. Любимого для ночей и впечатляющего для того, чтобы нашел мне работу.
Они сидели за маленьким столиком в углу кафе. Клер взяла в руки меню и попыталась придумать, что бы сказать. Пятнадцать лет она и Джина были близки как сестры, и вкалывая на своих работах, всегда вместе волновались о деньгах, и мечтали, чтобы когда-нибудь нашелся кто-то, кого они смогут полюбить и жить с ним. Джина была для Эммы второй матерью. А теперь все изменилось. По-прежнему ей было проще говорить с Джиной, чем с кем-либо еще, но Клер не знала, сколько такое продлится. Я не могу потерять Джину, думала она, тупо уставясь в меню. Она и Эмма это все, что есть в моей жизни настоящего, все остальное сказка. И Ханна. Ханна тоже настоящая.
Они сделали заказ официанту.
— Слушай, — сказала она. — Я знаю, что ты говорила, что не хочешь помощи от меня.
— Я говорила, что не хочу выдаивать из тебя деньги.
— Ну да, ты не будешь выдаивать. Я не о том. Но что если я попрошу Квентина поискать тебе место в «Эйгер Лэбс»? Они начинают сейчас производить новое вещество, и, вероятно, им нужны лабораторные техники. Я спрошу его. Правда, придется ездить в Норуолк.
— Это неважно, — глаза Джины засветились. — Ты и вправду можешь это? Боже, Клер, это будет твое самое лучшее дело за десятилетие. — Она взяла стакан для смешивания какао-порошка и повертела его в руках. — Это было жуткое время для меня, как кризис в середине жизни. Я пыталась понять, кто я такая. Мне тридцать семь лет, я не собираюсь замуж, у меня никогда не будет детей, я не увижу своих родителей и я не имею работы. Так кто я?
— Ты моя подруга. Ты для Эммы… как вторая мать: она росла у тебя на руках. И ты как часть нашей семьи, совершенно так.
— Клер, я тебя очень люблю, но это не дает мне гвоздика, чтобы было куда повесить шляпу. Если у меня нет ни собственной семьи, ни даже кого-то, с кем мне бы нравилось жить, и если мне нужна работа, то я не знаю, как мне себя назвать.
— А что плохого в имени Джина Сойер?
— Этого не достаточно. Нужно к чему-то относиться. Джина Сойер, лабораторный техник, это неплохо, это целая промышленность, частью которой я являюсь, это работа и другие люди, с которыми я работаю, и которые знают, кто я такая. А без всего этого — невероятно неловко. Каждый день я встаю и говорю — вот сегодня я найду работу и буду снова отвечать за свою жизнь и знать, кто я, а потом ночью отправляюсь в кровать без работы, без денег и без всяких причин считать, что завтра будет по-другому. Никто не поймет этого чувства, пока его не уволят — все равно, что оказаться в открытом космосе, без связи с остальным миром, который ходит на работу и что-то делает; ты плывешь по течению, паришь и ощущаешь, что ты не настоящая и неживая, потому что ничего не делаешь. Кроме того, что ищешь работу, но это совсем не лучший способ время провождения. — Она посмотрела на кофе с молоком, который поставил перед ней официант. — Извини, я не собиралась вываливать все это на тебя.
