деревянная.
— А почему вы с женой не заводите детей? — вдруг спросила она.
— Нужно же закончить институт.
— А ты хотел бы?
— Хотел бы.
— Кто-то идет? — дернулась она.
— Никого! — успокоил я. Мы продолжали обниматься.
— Тебе нравится заниматься с детьми? — спросила Оленька.
— Я помогаю Лориной сестренке готовить уроки, — сказал я, припомнив недавний разговор с Сэшеа.
— Она красивая, да?
— Лора?
— Жена, я слышала, у тебя красивая… Сестренка, наверно, тоже красавица?
— Трудно сказать что-то определенное, — пробормотал я. — Жанка еще девчонка.
— Бывают случаи, когда со старшей сестры перекидываются на младшую. Ты это учти, — серьезно посоветовала Оленька.
— Помолчи, — сказал я и полез к ней под свитер.
— Ты так хорошо осведомлен о женских эрогенных зонах!
— Ну…
— Но я тоже кое-что знаю о мужских!
— Откуда это? — вырвалось у меня, но она не восприняла мое восклицание как насмешку.
— Скажи, милый, — прошептала она, — я хоть немножко кажусь тебе сейчас интересней, чем тогда на даче, или опять все дело только в том, что, как говорится, нет некрасивых женщин, а есть мало водки?
— Что за глупости, — вздохнул я.
— Я хочу быть тебе интересной! Честное слово, очень хочу! Ты знаешь, Саша принес мне такую книгу…
— Сэшеа? — удивился я. — Когда это он успел?
— Он как-то завел об этом разговор. О сексе. И я сама его попросила достать мне что-нибудь такое — по искусству любви.
— Может быть, он надеялся…
— Ты думаешь, что он… Нет, он опоздал! У меня ведь уже был ты. После того раза, понимаешь?
— Ну конечно.
— Правда, я тогда была тебе совсем неинтересна…
— Ну конечно… То есть я не это хотел сказать! — спохватился я.
— Нет, так оно и было! — Оленька смущенно уткнулась лицом в мое плечо. — Но теперь я совсем другая!.. Как бы я хотела это тебе доказать!
— Это сложный вопрос…
— О нет! О нет!
Поначалу я шалил, но потом, должно быть, так увлекся, что уже не понимал, действую ли в шутку или всерьез.
— О, как ты… — бормотала Оленька, едва сдерживая свой любовный экстаз. — Подожди!.. Ты хочешь прямо здесь? Я очень хочу, милый, но не могу здесь. Давай, у меня дома? Там будет очень хорошо. Давай?.. Ну, не будь таким сумасшедшим, милый! Мы же не одни!
Я выглянул из нашего укрытия и увидел, что в машинный зал снова начинает собираться народ; пробуждались также и «расслабившиеся».
— Вот видишь, глупенький, здесь нельзя, а дома можно, — торопливо говорила Оленька, приводя себя в порядок. — Расстегнул мне лифчик, сумасшедший! Что теперь делать
— Застегнуть.
— Сумасшедший, я сама!.. Ты только скажи: мы договорились? Ты не сбежишь от меня, как тогда на даче?
Сложив руки на груди, чтобы поддержать лифчик, Оленька выскочила из машинного зала.
— Где народ? — громко вопрошал комсорг, раскладывая на столе свои бумаги. — Подсаживайтесь поближе! Комсомольцы! Где комсомольцы?..
Я поудобнее устроился на стуле, подальше от мельтешившего комсорга, и прикрыл глаза. Мне было тепло и хорошо. Народ неторопливо подтягивался на собрание.
— Спишь? — раздался у меня над ухом голос Сэшеа. — Тебе жизнь обгаживают, а ты спишь! — Он обращался ко мне таким тоном, каким обращаются к товарищу по несчастью.
— Я притворяюсь, — лениво отозвался я, приоткрыв один глаз; я чувствовал себя замечательно.
— А это, между прочим, отличная мысль! — тут же подхватил Сэшеа, подсаживаясь со своим стулом ко мне. — Это что — метод? Притворяться, затаиться, чтобы выстоять? Надеть на себя маску? Ты хочешь сказать, что сознательно этим пользуешься? В этом есть нечто самурайское…
Я не возражал. Сэшеа вздохнул.
— Что — и тебе делалось? Что, Фюрер?
— Черт с ним.
— Жизнь не такая простая штука, если не хочешь юлить перед подлецами, правда? — сказал Сэшеа, которому показалось, что я расстроен.
— Истинная правда.
Все-таки после спирта вид у меня был, надо полагать, довольно беспечный, и Сэшеа подозрительно ко мне приглядывался.
— Товарищи комсомольцы, — начал между тем комсорг, — сегодняшнее собрание у нас необычное, потому что мы собрались в знаменательный день… — Кажется, он и сам толком не понимал, зачем ему потребовалось собирать это собрание, но логика подсказывала, что в знаменательный день он обязан это сделать. Но не голосовать же за одобрение или неодобрение политики партии?.. Впрочем, как обычно, комсорга никто не слушал.
— Нам нужно серьезно поговорить! — дернул меня за рукав Сэшеа. По-видимому, он был настроен продолжать тот идиотский разговор на лестничной площадке, прерванный появлением Фюрера. Я невольно улыбнулся.
— Если бы ты знал, в чем дело, у тебя бы сразу пропала охота ухмыляться! — обиделся Сэшеа.
— Что-то я перестал тебя понимать, — сказал я.
— Я уже говорил, что, может быть, это и лучше для тебя — не понимать. Продолжать делать вид, что ты ничего не понимаешь и не знаешь… — Сэшеа многозначительно приумолк, но, видя, что я тоже молчу, продолжал:
— Я ведь не желаю тебе зла. Всякое может случиться.
— Да что именно может случиться? Скажешь ты или нет?
— Всякое… — повторил он. — Я вообще тебя должен предупредить, старик, что теперь опасно даже быть моим другом. Так что ты прежде подумай!
— Ты просто, старик, расскажи, в чем дело, — посоветовал я.
Сэшеа наклонился к самому моему уху.
— Я, кажется, основательно влип, — сообщил он. — Влип, как дурак… Я не хочу впутывать тебя. Мне достаточно, если ты только пообещаешь, что, когда мне будет совсем худо, ты не бросишь меня одного!
— Что же обещать, — удивился я, — если я даже не понимаю, о чем речь?
— Ты только пообещай! Пообещай! — трагически шептал Сэшеа.
— А что именно может случиться?
— Да говорю: все что угодно!.. Может быть, меня… придут убивать…
— Так уж и убивать? — недоверчиво хмыкнул я. — За что же?
