против России, благо был недавний пример – восстание донских казаков. Неужели среди запорожцев не мог выискаться свой Булавин, который и привел бы к нему, шведскому королю, своих казаков?.. Мазепа клялся и божился, что именно так и произойдет со дня на день, но лишь немногие, поддавшиеся обещаниям своего недавнего гетмана, беспорядочными толпами, похожими скорее на разбойничьи шайки, явились к лагерю короля, и пользы от них не было никакой.

Оказалось, что и малороссы готовы были лишь всячески вредить. Генерал-майор Крейс при переправе через Псел вынужден был потерять большой обоз вместе с гуртом скота, и сам едва ушел от налетевшего на него вражеского полчища, в котором оказалось много малороссов. А в обозе было продовольствие и фураж; а гурт скота вселял надежду, что какое-то время шведский лагерь будет обеспечен свежим мясом. Не вышло так.

Крепость в Переволочне, занятую запорожскими приверженцами Мазепы, сжег какой-то полковник Яковлев и побил ее защитников, а под Керебердою донские казаки напали на запорожцев и разгромили весь их табор; из селения Решетиловки шведы выбиты, и многие из них потонули при переправе через реку. И, пожалуй, самое неприятное – это сообщение о том, что из шведской армии сбежало несколько солдат.

К весне 1709 года войска Карла XII сосредоточились между реками Ворсклой и Пселом, а главная квартира короля была в селе Будищах, около Диканьки. Меншиков со своими полками находился на левом берегу Ворсклы, под Ахтыркой, а Шереметев – на правом берегу Хорола под Миргородом. Соединившиеся одна с другой русские армии переграждали путь шведам на север, и прорвать эту преграду могла только решительная битва. В случае победы Карлу были бы открыты все пути и дороги, а мысли о поражении он допустить не мог. Ему приходилось смириться с тем, что никаких подкреплений не дождаться, надо было только дать возможность своим войскам немного отдохнуть да пополнить истощившиеся запасы продовольствия и снаряжения, – только где все это взять?

Мазепа указал – где: в Полтаве. Крепость эта невелика, и ее защищает небольшой гарнизон, а в ней – провиантские магазины и склады с необходимым шведам снаряжением. Мазепа уверял, что взятие Полтавы привлечет к шведскому королю всю Малороссию, которая увидит в нем своего покровителя и защитника от русского царя.

Карл решал: подкреплений не дождаться, значит, надо действовать своими силами, взяв все необходимое у неприятеля, и тем еще больше прославить себя.

– Так это и будет! – обоими кулаками ударил он по столу, закрепляя этими ударами свои слова.

Морозно, холодно, в щели дует ледяным ветром и, как ни кутайся в меховой тулуп, все равно знобит, и ноги в валенцах зазябли. А самый возок до того нахолодал, что изнутри его инеем точно бахромой опушило. Качается он на ухабах, ползет из стороны в сторону по раскатам наезженной скользкой дороги. Смерзшийся снег скрипит, визжит под полозьями, и все, как есть все печаль-тоску навевает на хмурого царевича Алексея Петровича. Опять отцовский приказ выполняй. Надоело уж. Лонись по его велению собирал хлеб и солдат в Смоленске; в Борисов ездил да в Минск; наблюдал, сколь мог, за укреплением московской фортеции; отсылал в Петербург полонянников шведских. Приказывал отец, чтобы насушено было в Москве и выслано войскам – каждому солдату на день по два сухаря больших да по четыре малых. А солдат тех неисчислимо сколько. И опять вот: велел, чтобы он, царевич Алексей, сопровождал к армии пять полков солдат-новиков, вот и мучайся с ними в препостылой дальней дороге. Им, этим новикам, небось хорошо, на ходу, должно, не зябнут, как он в этом проклятом возке. А может, вместе с холодом начинает одолевать налетевшая хворь? Вот было б ладно! Пускай лихоманка малость потрясет, такое можно вытерпеть. Возница говорил, что скоро будет город Сумы. Слечь бы в этих Сумах, а тамошний воевода послал бы гонца к царю с известием, что сын-царевич слег и полки вести никак дальше не может.

Так это и сбылось. Каждодневно по утрам и вечерам горячо молился Алексей, благодарил бога за то, что прервал его путь к отцу. Не было никакой охоты видеть его, и потому царевич говорил приставленным к нему сумским лекарям, что все еще продолжает недужить, а те и подавно считали непростительной оплошностью отпустить его, как следует не окрепшего, снова в путь.

– Лежи, царевич-батюшка, поправляйся, наш свет. Может, повелишь, государь, чтобы тебе опять курячьего супцу на обед сготовили? Пользительный ведь он. И тонких блинцов вашей царской милости напекут, чтоб в мед их кунать, как вам понравилось. Ты, ваша милость, вели чего только захочешь, в един миг тебе все будет.

Можно и супцу курячьего, и тонких блинцов. Все равно ему, царевичу, только бы недуг свой сбыть.

– Не торопи себя, желанный. Пускай в тебя сила покрепчей накопится. Лежи да отдыхай.

К маю месяцу он вроде бы вызволился от недужной беды и вернулся в Москву, чтобы там долечиваться и доучиваться. «Учиться фортификации зачал, – писал он отцу, – а также и лечиться».

Слава богу, не пришлось опасаться отцовского гнева, что плохо следил тут за оборонительными сооружениями, – шведы на Москву не пошли. А может, и зря, что не пришли. Не к худшему бы вышло. С царем Петром по-своему расправились бы, а его, царевича, на отцовский престол, на то великое сидение и посадили бы, чтоб он для них в России всегда послушным был. Ну что ж, и пусть бы так. Худо другое, что отец опять вызывает к себе на Украину, где шведы стоят. Вдруг пошлет в сраженье с ними?!

Чтобы этой поездки избежать, бегал на погребицу испить ледяного квасу, – может, прознобит хорошенько, и о нем, в самом деле, захворавшем, сообщат отцу, подтвердив, что это не притворство.

А как все эти дни приятно было сознавать, что отца тут нет, что он далеко, а еще бы лучше, когда б совсем его не стало.

В длинные досужливые вечера, чтобы приятней коротать их, любил Алексей вести душеспасительные беседы со своим духовником протопопом Яковом и мечтать вместе с ним – какая жизнь пошла бы на Руси без ненавистного царя Петра.

Какая? Да самая простая. Для всего народа было бы благодеяние. Став царем, он, Алексей, море и Петербург отдал бы шведам; армию распустит, уничтожит флот, вернется к старым порядкам, заведенным на Руси дедом и прадедом; всех иноземцев выгонит; зимой в Москве жить станет, а летом – в Ярославле.

– Много зряшного было исполнено еще допрежними царственными мужами, – говорил Яков. – Зачем было царю Ивану Васильевичу идти воевать Казань, когда там только нехристь обреталась? И башкирские земли нам совсем не потребны. И напрасно твоя тетушка, правительница и царевна Софья Алексеевна, – со святыми упокой венценосную многострадальную рабу твою, господи, и сотвори ей вечную память, – перекрестился протопоп. – Но только понапрасну затевала она с князем Василием Васильевичем Голицыным Крым воевать. На что он нам, когда в нем тоже нехристи живут. И хорошо, что не дошли до того Крыма. Без него своих земель с избытком. А уж про чухонские и свейские края вовсе нечего нам говорить, хотя за них родитель твой чуть ли не голову свою готов положить… Ох, да и положил бы поскорей, но только тe края