коки.

— Выходит, вы мне предлагаете и впредь убивать детей? — зарычал, превращаясь из ягненка в тигра, коммивояжер.

— Почему бы и нет, если вам это нравится?! — холодно ответствовала психолог. — И пожалуйста, не повышайте на меня голос. Я не из тех торговок, у которых клиент всегда прав.

Лучо Абриль Маррокин вновь разразился рыданиями. Докторша Люсия Асемила в течение десяти минут безучастно выводила что-то на листках бумаги. Объединив написанное заголовком «Упражнения, чтобы научиться жить откровенно», она вручила Лучо эти листки и назначила ему свидание через восемь недель. Пожимая руку Лучо при прощании, доктор напомнила, чтобы он не забывал об утреннем приеме чернослива.

Как и большинство пациентов доктора Люсии Асемилы, Лучо Абриль Маррокин покинул ее консультацию, чувствуя себя жертвой психической ловушки и уверенный, что попал в сети экстравагантной психопатки, которая лишь усугубит недуг, если последовать ее советам. Он был полон решимости спустить в унитаз «Упражнения», даже не заглянув в них. Но в ту же ночь, ослабев от бессонницы, всегда толкающей к крайностям, он прочел листки. Они показались ему настолько нелепыми, что он хохотал до икоты (от нее он избавился, выпив стакан воды, как его учила мать); потом его обуяло жгучее любопытство. Чтобы скоротать бессонную ночь и как-то развлечься, Лучо решил испытать на практике эффективность «Упражнений», не веря в их терапевтическое свойство.

Ему не составило труда отыскать в отделе игрушек универмага «Сире» легковой автомобильчик, грузовик номер один, грузовик номер два, необходимые для воссоздания картины происшествия, а также кукол, которые должны были изображать девочку, полицейского, жуликов и самого Лучо. Согласно инструкции, он выкрасил автомобильчики в подлинные цвета разбившихся тогда в катастрофе, то же самое он проделал и с кукольными платьями (у него были способности к рисованию, так что мундир полицейского, лохмотья на девочке и даже грязь у нее на теле получились как настоящие). Для изображения песчаных отмелей близ города Писко он использовал кусок оберточной бумаги, на котором, стараясь придерживаться максимальной достоверности, нарисовал голубую полосу Тихого океана с каймой пены. В первый раз, когда, стоя на коленях у себя в гостиной, Лучо образно воссоздал события недавнего прошлого, он потратил на это час; когда он в своей игре дошел до нападения жуликов на поверженного коммивояжера, Лучо испытал такой же страх и боль, как и в день события; он упал как подкошенный, весь в холодном поту, и разрыдался.

Однако в последующие дни нервное напряжение спало, игра постепенно обрела спортивный характер; эти занятия возвращали его к детству и занимали часы, которые раньше он не знал чем заполнить, лишившись жены и не умея развлечься, поскольку не был ни книголюбом, ни меломаном. Для него это было все равно что складывать кубики, решать головоломку или кроссворд. Иногда, работая на складе «Лаборатории Байер», где он выдавал коммивояжерам образцы препаратов, Лучо ловил себя на мысли о новых деталях происшествия, его мотивах, которые позволяли бы ему разнообразить и продлить свою игру предстоящей ночью. Женщина, приходившая убирать дом, обнаружила на полу в гостиной деревянные куклы и пластиковые машинки, спросила, не собирается ли он усыновить мальчика, и предупредила, что в таком случае потребует повысить жалованье за свои услуги. Согласно инструкции, данной в «Упражнениях», Лучо теперь каждую ночь разыгрывал по шестнадцать мини-представлений случайной (?) трагедии.

Часть «Упражнений, чтобы научиться жить откровенно», где говорилось о детях, показалась ему совершенно абсурдной, но — то ли из греховных побуждений, то ли из любознательности, которая, как известно, движет вперед науку, — он выполнил и ее. Эта часть состояла из двух маленьких глав: «Теоретические упражнения» и «Практические упражнения», причем доктор Люсия Асемила подчеркивала, что первые непременно должны предварять вторые; разве человек не является разумным существом, у которого мысль предшествует поступку? Теоретическая часть представляла широкие возможности для наблюдательности и изобретательности коммивояжера. Она ограничивалась единственным указанием: «Ежедневно размышляйте о несчастьях, которые несут человечеству дети». Этим размышлениям Лучо следовало предаваться систематически, в любой час и в любом месте.

Какое же зло приносили человечеству невинные создания? Разве не были они счастьем, целомудренным светом, самой жизнью? — спрашивал себя Лучо Абриль Маррокин в день первых теоретических занятий, отмеряя пять километров пути до лаборатории. Скорее подавшись врачебным наставлениям, чем уверовав лично, он допустил, что дети могут быть шумными. Действительно, они часто плачут в любое время и по любому поводу, а так как разум у них отсутствует, им и не понять, какие они приносят огорчения, и их невозможно убедить в преимуществе тишины. Лучо припомнил случай, происшедший с неким рабочим: придя из шахты домой, тот никак не мог уснуть из-за захлебывавшегося плачем новорожденного, которого в результате и прикончил. Сколько миллионов подобных случаев происходит на земном шаре? Сколько рабочих, крестьян, мелких торговцев и служащих, страдающих от дороговизны, низкой зарплаты, ютящихся ввиду отсутствия жилья в крохотных комнатенках вместе с ребятишками, не могут воспользоваться заслуженным отдыхом из-за криков малыша, который сам не способен пояснить, вызваны ли его вопли резью в желудке или желанием приникнуть к материнской груди.

В тот же вечер, вышагивая пять километров обратного пути, Лучо Абриль Маррокин изыскал новые поводы для обвинения и нашел, что детям можно поставить в вину страсть к разрушению. В отличие от животных они слишком задерживаются в своем развитии, и скольких разрушений стоит это запаздывание. Дети все рвут и ломают, будь то художественное полотно или ваза из горного хрусталя, они обрывают портьеры, которые хозяйка дома шила до боли в глазах, и без малейшего зазрения совести хватаются грязными руками за крахмальную скатерть или кружевную накидку, купленную с любовью и ценою немалых лишений. Но это еще не все. Чего стоят их милые привычки совать пальцы в розетки для электроприборов, вызывая короткое замыкание или нелепую смерть от удара током, что означает для семейства приобретение белого гробика, ниши на кладбище, поминальную службу в церкви, объявление в газете «Комерсио» и траур.

У Лучо появилась привычка заниматься подобной гимнастикой по дороге в «Лабораторию» и обратно — до Сан-Мигеля. Чтобы не повторяться, он начинал с беглого обзора детских преступлений, обобщенных им во время предыдущих размышлений, а затем переходил к новым тезисам. Темы легко переплетались, поэтому аргументы у Лучо всегда были наготове.

Так, например, экономические преступления детей дали ему пищу для размышлений на тридцать километров пути. Разве дети не подрывали семейный бюджет самым варварским образом? Отцовские доходы сокращались прямо пропорционально возрасту детей, и не только из-за неуемного аппетита и привередливых желудков этих созданий, требовавших особой пищи. Речь шла о бесчисленных учреждениях, порожденных ими, — обо всех этих няньках, детских яслях и садах, кормилицах, цирках, прогулочных площадках, утренниках, магазинах игрушек, судах для несовершеннолетних, исправительных колониях, не говоря уже о специалистах, что наподобие лиан-паразитов, которые опутывают и душат деревья, присосались к медицине, психологии, одонтологии и прочим наукам и представляют собой целую армию, которую должны одевать, кормить и обеспечивать в старости бедные родители.

Однажды Лучо Абриль Маррокин едва не разрыдался, подумав о юных матерях, ревностных хранительницах морали и жертвах пересудов, заживо погребенных в бесконечных хлопотах по уходу за своим потомством; бедняжки отказывают себе в посещении праздников, кино, в путешествиях, из-за чего их бросают мужья, которые от вынужденного одиночества неизбежно начинают грешить. А чем платят им наследники за все страдания и бессонные ночи? Вырастая и создавая собственный семейный очаг, они обрекают своих матерей на одинокую старость.

Следуя подобным размышлениям, Лучо невольно пришел к идее развенчания мифа о детской наивности и доброте. Пользуясь пресловутыми тезисами об отсутствии разума, дети обрывают крылья бабочкам, засовывают в печку живых цыплят, переворачивают на спину черепах — пока те не сдохнут — и выдавливают глаза белкам. Разве рогатка для истребления птиц — оружие взрослых? И кто, как не дети, проявляет бессердечие к более слабым однокашникам? С другой стороны, можно ли считать «разумными» существа, которые в том возрасте, когда любой котенок сам находит себе пропитание, еще еле-еле передвигаются, натыкаясь на стены и набивая себе шишки?