сформировать такой состав Думы, который полностью устраивал власть – внушительное представительство в ней имели либералы (кадеты, прогрессисты, октябристы) и консервативные националисты. Трудовики (крестьяне) и социал-демократы (большевики и меньшевики) были представлены в думе явным меньшинством (правые фракции имели 147 депутатских мест, трудовиков было 14, социал-демократов 19).

Третья Государственная дума была единственной, проработавшей все пять положенных по закону лет. Полномочия четвертой Думы, которая отличалась от третьей лишь большим числом священнослужителей среди депутатов, пришлось приостановить в феврале 1917 года, на фоне разворачивающейся революции. Распустило ее, наследуя богатый опыт предыдущего режима, уже Временное правительство.

Ценнейшим историческим источником, свидетельствующим о настроениях народа 1905-1907 годов является массив крестьянских наказов и приговоров, поступавших в органы власти и Думу после царского манифеста 18 февраля. Впервые населению страны было разрешено обращаться с петициями, жалобами и проектами по улучшению государственного строя (ранее, а также после 1907 года такого права не существовало, подача петиций считалась незаконной и была наказуема).

В этот краткий период «свободы» со всей России в Петербург поступили тысячи прошений, приговоров и наказов. Они составлялись на крестьянских сходах, текст их горячо обсуждался, каждый документ был снабжен подписями всех присутствовавших на сходе крестьян (безграмотные прикладывали к бумаге руки).

Наказы свидетельствуют: то, что мы привыкли относить к большевистской пропаганде, или явлениям более поздних годов, присутствовало в крестьянской среде уже в 1905 году. Это отрицание частной собственности и капитализма, неприятие войны, требование мира «по приговору народа», солидарность с рабочим движением, злость на священнослужителей и многое другое.

Основным вопросом крестьянских наказов был вопрос о земле. Малоземелье, все более обостряющееся на фоне роста населения, ставило сельских жителей на грань вымирания. Не хватало пахотной земли, не хватало лугов для покоса и выпаса скота, не было леса для рубки дров.

Отрезы земли, произведенные помещиками в 1861 году, касались, как правило, лучших земель, создавали «чересполосицу», при которой даже на крестьянской земле лес, пруд, заливной луг и т.д. отходили барину. Крестьяне села Кокина и деревень Бабинки, Скрябино и Нижней Слободы Трубчевского уезда Орловской губернии пишут:

«В кругу же на 3 и 4 версты от нас есть до 8 землевладельцев… и в их пользовании земля, луга и леса самые излюбленные и в таком виде: или в одном участке, или встречается по середине нашего луга, поля, хороший участок - он не наш, а барский; или между нашим полем и лугом есть участок лесов – и опять они не наши; на середине нашего луга есть озеро – оно опять не наше; и вот срубивший в лесу, который находится в нашем поле или лугу, хворостину или ловивший в озере нашего луга рыбу, тянется в суд, и опять отнимаются последние крохи у нашего бедного брата» [106].

«Ну, тут-то все наше безвыходное положение раскрывается, - пишут крестьяне, – вся наша беднота и выплывает на поверхность. В настоящее время если человеку голодному без хлеба неделю, то это ничего; а что бедное животное – хорошо, если есть солома свежая, а то снимается с крыш гнилая, и этим нужно кормить» [107].

Жалобы на безземелье занимают в крестьянских наказах центральное место. Нет ни одного наказа, который бы обошел эту тему стороной. Крестьяне Костромской губернии пишут: «Мы с каждым годом все более и более беднеем и разоряемся. Причина этого – удел; сжал он нас так, что не житье нам стало, а одно мученье. Опутал он нас разными контрактами и сосет медленно из жил наших силы и кровь… Ни жерди, ни полена нельзя вырубить нам в удельном лесу, сейчас же акты, суды, штрафы, высылки и даже убийства. А нужда безвыходная заставляет что-нибудь делать – не мерзнуть же нам и детишкам нашим, малышам, от стужи зимней. Купить дров и лесу не каждый из нас может, а кто и может, так тот с трудом отделается от расчетных листков без суда, по одному контракту» [108].

При этом отрезы земли у крестьянских хозяйств продолжаются. Орловские крестьяне приводят такой случай:

«Например: землевладелец г. Халаев, проживающий на противоположной стороне дер. Бабинки, через живой исток, по неизвестной для нас причине, переходит с межой на нашу сторону и отчуждает весь исток по самые заборы избушек дер. Бабинки; …пригласили полицию для освидетельствования и возбудили судебное дело против г. Халаева, которое первоначально было решено в нашу пользу. Во время второго дела во втором суде г. Халаев, считая тоже своей собственностью, бесчеловечно стал нас теснить: забивает колодцы навозом, лил в колодцы керосин, забирал женщин с речки во время стирки белья и загонял скот; но как дело нами для ведения во втором суде передано было орловскому адвокату, то решение было уже не в нашу пользу, и по се время осталось неизвестным, законно или нет он нас окопал… Самое же главное во втором суде, мы сами не знаем, в чью пользу решилось, но как объявил нам наш адвокат, дело решено было как бы в его пользу, и мы для взноса издержек по суду были обобраны; были распроданы все наши хозяйственные принадлежности и скот по очень дешевой цене с аукциона, и мы через это впали в сильнейшую бедноту» [109].

О жизни крестьян Суздальского уезда Владимирской губернии свидетельствует следующий наказ:

«Как мы живем, так жить более нельзя. О нас относятся наши начальники, что мы живем хорошо, а ожидаем лучше, пьем чай, едим кашу и одеваемся в генотки, А мы до того плохо себя чувствуем, что страшно сказать, еще через 5 лет едва ли окажемся хорошими подданными. Тяжесть государственных непорядков так придавила нас, как лист к земле: всюду нужда, голод и холод. А в чем мы живем и что едим? Живем в гнилых, вонючих шалашах, питаемся свинным кормом и то не досыта, а одеваемся в лохмотья. В нашем распоряжении имеем мы только один надел земли, стоющий нам 10 руб. за десятину каждогодно, да и тот расстрелян в 40 и более местах. Доходом с него мы едва оправдываем подати и на церковь; отдаем все без остатка на жалованье господам и священникам. Кто-кто не пользуется нашими трудами, а подумать о нас никому нет дела, - умирай с голоду, никто не пожалеет: «лишь были бы желуди, я от них жирею». Неблагодарное правительство так доездило нас, как клячу, и стремятся до конца добить нас.

В нашей Владимирской губернии начальство столько беспорядков произвело, что и не перечесть. Например, теперь выбивают насильно с крестьян мирской сбор по 20 к. с души, не дал, самовар унесут и с аукциона продадут. Перед Пасхою у крестьянина нет копейки Богу подать, а потому по всему селу идут слезы, - ходит староста с понятыми и обирает самовары, а на другой день приезжает старшина и ослушников сажает под арест и привлекает к суду. В Суздальском уезде в 1-м участке, и селе Н. один крестьянин из самых хороших плательщиков вызывается повестками на волостной суд -го числа сего Апреля месяца за то, что не уплатил мирской сбор 80 коп. и не дал в продажу самовара.

Судьба нас карает и мы себя чувствуем в сильном изнеможении» [110].

Крестьяне жалуются на косвенные налоги, подати, выкупные платежи, дороговизну аренды, отработки у помещика. Пишут жители села Ратислова Юрьевского уезда Владимирской губернии:

«Первая и главная наша нужда - это малоземелье. Больно уж нам кажется несправедливым, что у нас, мужиков, искони веков земледельцев, которые только и живут землей, ее-то, матушки, именно и мало; так, напр., у нас в селе на душу приходится с небольшим две десятины, между тем как у наших двоих землевладельцев у каждого по сотням десятин. Да и та землишка, какая есть у нас, нарезана вперемежку с помещичьей ремнями и притом так, что худший ремень крестьянский, а получше - помещика. Не было бы так тяжело, если бы хотя арендовать можно было; но в аренду или совсем не сдают или не угодно ли платить по 15 р. за десятину; брать на таких условиях прямой убыток, да и цена нарочно назначена, чтобы мы и не просили об аренде. И приходится нам довольствоваться только своей землишкой. Но чтобы получить с нее более или менее сносный урожай, нужно ее удобрять, а чтобы удобрять - нужно держать побольше скотины, но и тут беда: нет у нас ни хорошего выпаса, ни даже... прогона, где бы прогонять скот.