Санчо Брисеньо, да и любой другой. Почти все они попали в Новый Свет, влекомые алчностью и страстью к приключениям, но кто знает, сколькие тут движимы отчаяньем и горечью, сколькие бегут от правосудия или от самих себя? Внезапно его озарило: «Что, если Федерман просто-напросто применил уловку, чтобы скрыть подлинного преступника?»

Санчо де Мурга, некогда бывший верным приспешником Федермана, а потом насмерть рассорившийся с ним, – это человек, готовый на все. Ссора и разрыв с Федерманом – искусный ход для того, чтобы войти в доверие к Спире. «Странно, что этот убийца вдруг взял и сменил покровителя. Да, это Санчо Мурга! Он прикончит Спиру ночью или во время первой же стычки с индейцами, а россказни Клауса должны были ввести меня в заблуждение, усыпить мою бдительность, пустить меня по ложному следу!»

Гуттен бросил на губернатора быстрый взгляд. Тот спал, с головой укрывшись попоной, свернувшись в клубок. Вокруг через одинаковые промежутки горели двадцать костров. Филипп встревожился: от солдат их с губернатором отделяла плотная стена деревьев и колючих кустарников, и злоумышленник мог незамеченным подобраться вплотную. Заснуть ему не давали пронзительное кваканье жаб, странные шорохи, посвист неведомых лесных птиц. Жара, шум, дурные предчувствия окончательно разогнали дремоту…

На рассвете его разбудили крадущиеся шаги по опавшей листве. Гуттен осторожно привстал, опираясь на локоть. С обнаженной шпагой в руке к ним шел Санчо де Мурга, а следом еще четверо.

– Ваша милость, сеньор губернатор! – позвал Санчо. Гуттен приготовился отразить нападение, но палач сказал:

– Ночью все индейцы-носильщики удрали.

Сыграли «тревогу». По всему лагерю, уже освещенному первыми лучами солнца, замелькали фигуры солдат. Спира, вне себя от ярости, допытывался:

– Как могло случиться, что убежала вся сотня? Ведь пленники были скованы по десятеро?

– Сам не понимаю…

– А часовые? Куда они смотрели? Или, может быть, их вовсе не было?

– Что вы, ваша милость! Я поставил четверых – это более чем достаточно, – но никто не может объяснить, что с ними случилось. Допрошенные порознь, они единодушно показали: глубокой ночью перед ними появилась женщина необычайной красоты и без труда склонила каждого ко греху. Каждый, думая, что он – единственный счастливец и что трое остальных останутся на часах, покорно следовал за незнакомкой…

– …где и получал причитающееся ему? – мрачно спросил Франсиско Веласко.

– А вот и нет! – зашептал Мурга. – Все четверо рассказали, что женщина – они описывают ее внешность совершенно одинаково, – проведя их вверх по склону, внезапно растаяла в воздухе.

– Подойдите! – сердито бросил Спира четверым солдатам, понуро стоявшим поодаль.

Часовые, среди которых был и негр Доминго Итальяно, приблизились.

– Так ли было дело?

– В точности так, – торопливо подтвердил негр. – Молодая, высокого роста, очень красивая… Если бы не чуть раскосые глаза, ее можно было бы принять за севильянку.

– Уж не хочешь ли ты сказать, что одна и та же баба заморочила головы всем четверым?

– Да, ваша милость, – сокрушенно кивнул Хуан де Себальос.

– И все произошло одновременно, – разомкнул могучие челюсти Мурсия де Рондон. – Когда мы несолоно хлебавши воротились в лагерь – а времени-то прошло всего ничего, – то столкнулись все четверо нос к носу. Носильщики же исчезли.

– Это была Мария Лионса, – подал голос юноша из племени какетио.

– Что еще за Мария Лионса? – с брезгливым недоумением осведомился губернатор.

– Владычица гор, – перекрестившись, отвечал индеец. – Дьяволица, которой поклоняются хирахары. Она любит принимать обличье прекрасной женщины. Пленники, наверно, помолились ей, она их и вызволила.

– Ну хорошо, богиня она или дьяволица, но если вы не догоните беглецов, получите по двести плетей. Санчо! Возьми сорок солдат! Спустите собак – они почуют индейца, где бы тот ни прятался.

Огромные псы с оглушительным лаем понеслись прямо в чащу, и вскоре оттуда донеслись душераздирающие крики. Гуттен в ужасе бросился туда, чувствуя, что его трясет как в лихорадке.

Глазам его предстало ужасное зрелище: на поляне лежало десять растерзанных тел. Убегая, индейцы, должно быть, споткнулись во тьме о корни деревьев, а высвободиться не смогли из-за цепей. Хуан де Вильегас со скорбной укоризной покачал головой.

– Без носильщиков мы далеко не уйдем, – мрачно сказал Спира. – Во что бы то ни стало необходимо найти им замену.

– Ваша милость, – вмешался Эстебан Мартин, – как ни плачевно наше положение, но через реку переправиться все же надо не мешкая. Поглядите, какие тучи ползут по небу. Плоты уже сколочены.

– Да свершится воля божья, – промолвил Спира, первым ступив на утлый плотик.

В этом месте течение было особенно стремительным, и солдаты изо всех сил упирались шестами, чтобы плоты не снесло вниз. Через три часа пехота одолела наконец бурную Токуйо и ступила на противоположный берег. Настал черед кавалерии.

– Шпорьте их что есть мочи! – кричал всадникам Мартин. – Они упираются, лишь покуда чувствуют под ногами дно, а потом поплывут как миленькие.

Первым в воду въехал Доминго Итальяно, и течение тотчас подхватило его, однако шагов через тридцать лошадь нащупала дно и вскоре с радостным ржаньем уже выбиралась на берег. Страшно медленно, один за другим, переправились восемьдесят восемь всадников. Филипп почувствовал нечто странное: разом стих птичий щебет и выкрики обезьян, лошади забеспокоились, а одна из них поднялась на дыбы, едва не скинув с себя Себальоса. В отдалении послышался глухой раскат грома. Индейцы проворно полезли на деревья.

– Что такое? – крикнул им Гуттен.

Вместо ответа индейцы лишь показывали ему на реку, где барахтались две последние лошади. Вот одна из них вышла на берег, и в эту минуту раздался оглушительный грохот, земля осела, увлекая за собой к морю коня и седока. Снова загалдели обезьяны, запели птицы. Индейцы спустились наземь, и воцарилось прежнее спокойствие.

Потянулись зеленые луга, покрытые сочной зеленью, пальмовые рощи, небольшие болота у подножья исполинских деревьев, в ветвях которых испускало мелодичные трели множество разнообразных птиц в ярчайшем оперении. Отряд вышел на берег реки, полноводной и глубокой, как Токуйо.

– Это Яракуй, – сказал Эстебан Мартин, – мы двинемся вдоль левого берега и пройдем, сколько можно будет. В здешних краях, ваша милость, самое лучшее – идти вдоль русла: и с пути не собьешься, и в засаду не попадешь, и людям несравненно легче. Переправимся у самого истока – возле ущелья, и через него, соединившись с отрядом Гольденфингена, спустимся в льяносы.

– Интересно знать, как-то чувствует себя наш толстяк? – сказал Себальос.

– Что ж, он порастрясет свое брюхо, можете не сомневаться. Нет на земле места бесплодней и угрюмей, чем Сьерра-де-лос-Хирахарас. Андреасу и его людям придется одолеть двенадцать подъемов и спусков, пробраться сквозь колючие заросли… Путь ему лежит через края, проклятые богом.

– Вот бедняга!

– Но зато потом он попадет в Баркисимето, и там будет повеселей. Во всей округе это самые плодородные долины. Маисовые поля простираются на целые мили, в лесах прорва всякой дичи, а ветви фруктовых деревьев сгибаются до земли под тяжестью плодов. Говорят, в Баркисимето живет больше тридцати племен – сто тысяч человек.

– Черт возьми! – воскликнул Спира. – Не многовато ли для нас?

– Нет причин тревожиться, ваша милость, – успокоил его Мартин. – Хотя на каждого из нас приходится по десять тысяч индейцев, они никогда не смогут объединиться и позабыть рознь и распри, никогда не станут единым народом. Междоусобица у них в крови, и недуг этот именем Христовым лечат испанцы.

Яракуй обмелел в считанные дни. Войско брело по песчаному берегу под густым навесом пышной листвы. Многие пехотинцы разулись и, закинув альпаргаты за спину, шлепали босиком по воде. Однако подъем чем дальше, тем становился трудней – лес стоял сплошной стеной.