– Это уж не та ли, что пролетала на помеле по семь лиг?

– Та самая, – кивнул Филипп, окончательно укрепившись в своем подозрении.

– Нет, ее я не знал, хотя о деле этом наслышан, – сказал Спира, даже не пытаясь скрыть, как неприятен ему этот разговор.

Он дал шпоры своему коню и галопом ускакал в голову колонны.

Гуттен побледнел. Вот почему так усердствовал Спира, чтобы несчастный Андреас покинул Германию: он боялся, что какой-нибудь очевидец казни расскажет мужу, кто повинен в гибели его жены. Вот почему он был так немилостив с Гольденфингеном, вот почему он отдалил его от себя и послал с передовым отрядом в сьерру! Так, может быть, Гольденфинген и есть тот мститель, о котором говорил Федерман?

Спира между тем уже повернул назад и, приблизившись к Филиппу, с насильственной улыбкой спросил:

– Все еще размышляете о ведьмах?

«Неужели он намеренно желал погубить Андреаса?» – подумалось Филиппу, и он почувствовал сильнейшее головокружение.

– Что с вами? – забеспокоился Спира. – Отчего вы так побледнели?

– Оттого, должно быть, – неприязненно вмешался Лопе, – что нашему доблестному рыцарю не по вкусу, когда ведьм сжигают на медленном огне.

Гуттен удивленно взглянул на него: Монтальво, хоть и держался с ним подчеркнуто сухо, впервые отважился на прямую грубость.

– Почему вы так считаете, капитан? – с нескрываемым вызовом спросил он.

– Есть у меня на то причины, – отвечал тот и отъехал.

«Да что это с ним? – подумал Филипп. – Похоже, он меня просто ненавидит».

«Не вас одного, сударь, – еще несколько месяцев назад говорил ему Перес де ла Муэла, – он всех ненавидит. Ума не приложу, что это с ним случилось. Он всегда, надо сказать, был остер на язык и тяжел на руку, но за последнее время – вот как мы попали в Коро – стал вовсе невыносим. Впадает в самое настоящее бешенство по любому пустяку, а то и вовсе без всякого повода; вечно ходит угрюмый, злой и надутый на весь свет, а то вдруг его охватит дикое какое-то веселье – говорит без умолку, на месте не стоит, напевает и пританцовывает. Я-то полагаю, что это от жары. Здешний климат не годится испанцам, они от него бесятся. Припомните-ка, дон Филипп, ведь уже больше десятка из нашей экспедиции лишились здесь рассудка».

Войско продолжало двигаться вдоль русла Яракуя, который к востоку все больше мелел и становился похожим на ручей. На севере, уходя вершинами под облака, плавно вздымались горы.

– Вот это и есть Большое ущелье, – сказал Эстебан Мартин. – Тут кончаются Северные Кордильеры. А вон те отроги – это уже Анды; обогнув их, мы попадем в Перу и отыщем Дом Солнца.

– Мы двигаемся туда? – спросил Филипп.

– Нет. Мы выйдем к ним на несколько лиг ниже, а сейчас перейдем через перевал – за ним устье реки Кохедес, где нас поджидает Гольденфинген. Потом пойдем напрямик до Акаригуа – это сущий земной рай: там невиданное изобилие плодов и дичи.

Между тем приветливый пейзаж стал хмурым и враждебным.

– Никогда доселе я не видел красной земли, – сказал Филипп.

– Это оттого, что прямо под нею находится преисподняя, – ответил Мартин. – Здесь пустыня, где не растет ничего, кроме кактусов и колючего кустарника, а водятся только змеи да ящерицы. Ах, нет! – спохватился он. – Есть еще и пигмеи.

– Это кто такие?

– Индейцы-карлики. Самые рослые – мне по пояс. Они живут у подножья Сьерры-де-Коро. Несмотря на малый рост, они жестоки и воинственны. От всех прочих карликов отличаются они тем, что красивы и хорошо сложены: это не уродцы, а настоящие мужчины и женщины, только совсем крохотные.

– Любопытно…– сказал Филипп и, сам не зная почему, вспомнил про Фауста.

– Глядите, глядите! – закричал Мартин, указывая на странное животное, перебежавшее тропинку. – Это броненосец.

– В самом деле, похож на крысу, закованную в рыцарские латы. Настоящий рыцарь!

– А вам не кажется, что великое множество благородных рыцарей – просто крысы, закованные в латы?

– Что вы хотите этим сказать, маэсе Мартин?

– Ничего… Так, к слову пришлось, – обводя печальным взором дорогу, отвечал тот. – Прошу простить.

Филипп внимательно поглядел на этого уже весьма немолодого, всегда неразговорчивого и обязательного человека, который неизменно приходил на помощь ко всякому, кто в нем нуждался, но сам при этом никому свое общество не навязывал. Мартин был великодушен с пленными, принимал участие в самых рискованных делах. Казалось, что его денно и нощно снедает какая-то тайная печаль. «Кто он? – размышлял Филипп. – Как он прожил жизнь? Почему он не убивает, не насилует, не напивается в отличие от прочих моих сотоварищей?»

Дорога змеей вилась среди зеленых холмов. Лопе де Монтальво с самым приветливым и учтивым видом подъехал к Филиппу. Себальос и Веласко держались чуть позади, увлеченно беседуя.

– Похоже, они уже успели помириться? – дружелюбно начал Лопе, указывая на них Филиппу.

«В жизни не видел, чтобы у человека так менялось настроение. Десять минут назад он был похож на разъяренного барса, а сейчас сама учтивость. Может быть, лекарь прав?» – подумал Гуттен.

Монтальво вдруг натянул поводья и приставил ладонь к уху.

– Что такое? – спросил его Мартин.

– Мне почудилась стрельба.

– Кому тут стрелять?! Толстяк Гольденфинген не меньше чем в пятнадцати лигах отсюда.

В эту минуту из-за гребня холма донеслось три сухих щелчка.

– Это наши! – рысью догоняя их, крикнул Спира. – Они вступили в бой! Поспешим к ним на помощь! Бить тревогу! Капитан Монтальво, ведите своих людей!

Монтальво и восемьдесят его кавалеристов, обнажив шпаги, галопом поскакали к месту схватки. За холмом отряд Гольденфингена пытался разомкнуть стягивавшееся вокруг них кольцо индейцев, ощетинившихся копьями и дротиками.

– Испания и Святой Иаков! – издал Монтальво боевой клич и с тыла врезался в строй нападавших. При виде всадников индейцы с криками ужаса разбежались.

– Больше недели пришлось нам удирать от этих нехристей, – начал рассказывать Гольденфинген. – Месяц назад начались наши распри с туземцами, впрочем, мы сами во всем виноваты: незачем было бесчестить их женщин. Соединившись с хирахарами, индейцы напали на нас, но нам чуть ли не ползком, под покровом ночи удалось выскользнуть из засады.

– Жалко только, что собак не смогли с собой забрать: так они и остались на привязи.

– Иначе никак было нельзя: они бы нас выдали своим лаем.

– Бедные собачки, – вздохнул Спира. – Эти дикари, без сомнения, уже сожрали их. Продолжай, Гольденфинген.

– Выбравшись, мы всю ночь шли по равнине почти без привалов и сумели оторваться от преследователей, опередив их дня на четыре. Позавчера прибыли на этот холм, заняли оборону и решили, что тут нам и конец придет. У меня четырнадцать раненых.

– Капитан Монтальво! – позвал Спира. – Сколько пленных захватили?

– Восемьдесят два, ваша милость.

– Скольких носильщиков нам не хватает?

– У нас их сто, и больше нам не надо.

– Ага…– протянул губернатор. – Скажите-ка мне, капитан Гольденфинген, сколькими собаками пришлось пожертвовать, чтобы ускользнуть от этих вероломных дикарей?

– Шестерых псов, ваша милость, оставили мы там.

Лицо Спиры приняло зверское выражение, и громовым голосом он сказал:

– Это неслыханное злодеяние так оставить нельзя. Ясно, что индейцы убили их, зажарили и съели. Они