чересчур наседать на него, он преодолел страх свой перед бушменами и подался в лесные дебри, туда, где пролегал горный хребет. Шелдон с четырьмя таитянами и Сили со своими тридцатью охотниками погнались по его следам и прошли миль двенадцать по открытой лощине, но у Сили и его людей не хватило мужества идти дальше. Он признался, что ни разу еще никто из них не рисковал забираться так далеко в глубину острова, и предостерегал Шелдона, рассказывая ему разные ужасающие истории о зверстве лесных жителей. Бывало, в прежние годы, по его словам, бушмены спускались по этой лощине к берегу и нападали на туземцев, живших у моря, но с тех пор, как на берегу поселились белые люди, они не показываются, и никто из прибрежных жителей уже больше никогда не видал их.

— Гугуми, фелла, бушмен кончал, — уверял он Шелдона. — Ей-ей, скоро кончал. «Кай-кай», верно!

А потому экспедиции пришлось вернуться назад. Туземцы ни за что не соглашались идти дальше, а Шелдон отлично понимал, что продолжать погоню одному с четырьмя таитянами было безрассудно. Перед ним расстилалась равнина, а вдали — отлогие склоны холмов. Он стоял в высокой траве, доходившей ему до пояса, и с сожалением глядел вдаль, на массивную скалистую вершину горы, на эту «Львиную Голову», вырисовывавшуюся на голубом фоне неба в самом центре Гвадалканара. Эта вершина, на которую не ступала еще нога белого человека, служила указателем пути кораблям, проходившим мимо Гвадалканара.

Вечером того же дня, после обеда, Шелдон и Джен играли на биллиарде. Вдруг они услышали лай Сатаны, и Лалаперу, которого послали узнать в чем дело, привел усталого, измученного туземца, который просил, чтобы ему дали возможность переговорить с «большим фелла». Хотя в такой поздний час никого постороннего, обыкновенно, в дом не пускали, но он так настойчиво добивался, что ему было разрешено войти во двор. Шелдон вышел к нему на веранду и с первого взгляда, — по осунувшемуся лицу и изнуренному виду пришельца, — понял, что последний принес важную весть.

Тем не менее Шелдон строго спросил его:

— Что такое? Зачем ты пришел сюда после захода солнца?

— Мой Чарли, — пробормотал чуть слышно и робко пришелец. — Мой — бину.

— А, бину-Чарли! Ну, что тебе? Где твой большой фелла, белый мастер?

Шелдон и Джен стали слушать доклад бину-Чарли. Он рассказывал им про движение экспедиции вверх по Бейльсуне, о том, как они перетаскивали челноки через пороги, как они переплыли то место, где река протекает по лугам, как белые промывали много раз золотоносный поток, как они подступили к холмам, какие опасные западни попадались в лесу по тропинкам, как они впервые повстречались с лесовиками, которые еще не знакомы с употреблением табака и притворяются людьми весьма кроткими, как они добрались до подножья «Львиной Головы», как мучила белых людей лихорадка и как они страдали от ран, причиненных кустарниками, наконец, как безрассудно доверились белые люди бушменам.

— Все время я говорил белому фелла-мастер: «Этот фелла-бушмен не отводит глаз, он понимает много. Пока держит он ружье, он хорош. Но глаз не сводит все время. Когда нет ружье, ей-ей, снесет голову, он „кай-кай“ тебе сделает, вот что!»

Лесовики перехитрили белых путешественников, они проявили большую выдержку. В течение нескольких недель они ничем не выдавали своих преступных намерений. Число бушменов, заходивших в лагерь белых, стало постепенно возрастать. Они то и дело приносили белым разные подарки: дичь, поросят, дикие овощи и плоды. Куда бы золотоискатели ни переносили свой лагерь, везде находились охотники помогать им в переноске вещей. Белые становились час от часу все более доверчивыми и беспечными. Им тяжело было таскать на себе ружья и патроны во время утомительных разведок и, отлучаясь, они часто оставляли свое оружие в лагере.

— Мой не раз говорил: «Белый мастер, держи ухо востро!» Фелла-мастер смеялся, говорил: «Бину- Чарли — дите». Ей же ей, говорил мой дите.

В одно утро бину-Чарли заметил, что их женщины и дети исчезли. Тюдор в это время валялся без памяти, подкошенный приступом лихорадки, на месте прежней стоянки, в пяти милях от нового лагеря, передвинутого поближе к золотоносной кварцевой жиле, выходившей концом на поверхность земли. Бину- Чарли показалось весьма подозрительным то обстоятельство, что вблизи лагеря не видно ни черных Марий, ни детворы, и он побежал к Тюдору.

— Мой ворочал мозгами, как черт! — рассказывал он. — Черный Мария, малютка ушел. Отчего? Мой понял — дело плохо, большой беда. Мой пужался, как черт. Мой подсаливал пятки. Ей-ей, мой бежал!

Он взвалил себе на плечи больного Тюдора и отнес, его в лес на целую милю от того места, где тот лежал в лихорадке. Потом, заметив чьи-то следы, отошел еще дальше на четыре мили, в самую глушь, и запрягал его в сучьях бананового дерева.

После этого бину-Чарли вернулся назад, чтобы унести ружье и спасти остальное имущество, но натолкнулся на банду лесовиков и спрятался в чаще. Тут он услыхал два ружейных выстрела, раздавшихся со стороны главного лагеря. Больше он ничего не услышал. Он не знает, какая судьба постигла остальных членов экспедиции, ибо не решался подойти к главному лагерю. Он вернулся к Тюдору и прожил там вместе с ним целую неделю, питаясь дикими плодами и несколькими подстреленными из лука голубями и какаду. Наконец, он решил возвратиться в Беранду и донести о случившемся. Тюдор, по его словам, изнемогал от болезни, бредил по целым дням, а приходя в сознание, чувствовал себя ослабевшим настолько, что не в силах стоять на ногах.

— А почему ты не убил большого фелла, белого мастера? — спросила Джен. — У него хорошее ружье, много коленкора, табаку, ножей и два маленьких ружьеца, что стреляют так быстро, вот так: пиф, паф, паф!

Бину скорчил хитрую рожу.

— Мой хорошо понимал, что если мой убил большой фелла, много белых фелла ходил к бину, спросил: «откуда ружье?» и будет бину-Чарли конец. А если мой не убил, большой фелла много давал табак, ситец, всего много, много!

— Остается только одно! — сказал Шелдон, обращаясь к Джен. Она молча барабанила пальцами по перилам. Бину-Чарли уставился на нее воспаленными, немигающими глазами.

— Я отправлюсь завтра же поутру, — объявил Шелдон.

— Мы отправляемся, — поправила его Джен. — Я со своими таитянами сделаю вдвое больше, чем вы. Да и, кроме того, белому человеку не годится оставаться одному в таких случаях.

Он пожал плечами не в виде протеста, а в знак того, что уступает ей, зная, что спорить было бы бесполезно. Он утешал себя тем, что если оставить ее одну в Беранде на целую неделю, то Бог знает, что она может натворить. Он позвал слуг, и через каких-нибудь четверть часа они передали его приказание по баракам. Послали на деревню Бейльсуну с приказанием Сили немедленно явиться. Отправили матросов на вельботе к Баучеру с просьбой приехать в Беранду.

Роздали снаряжение таитянам и перенесли на лодки целую кладовую, запасаясь пищей на несколько дней. Вайсбери пожелтел от страха, когда ему приказали собираться в горы, но Лалаперу, к всеобщему удивлению, вызвался заменить его.

Сили явился преисполненный гордости, что большой мастер Беранды пригласил его в поздний час на совет, но с твердым решением ни за какие блага не переступать больше опасной черты, за которой находилось царство лесовиков.

Он заявил, что если бы золотоискатели спросили его совета, когда отправлялись в дорогу, то он предсказал бы им ожидавший их печальный конец. Всякому, кто только осмелится вступить во владения лесовиков, не миновать быть съеденными. И хотя его об этом не спрашивали, но все-таки он счел нужным предупредить Шелдона, что и его, Шелдона, ожидает та же участь.

Шелдон послал за приказчиком и велел ему отобрать и привести десять человек самых рослых и крепких дикарей из Пунга-Пунга.

— Не из прибрежных жителей, а из лесовиков, — наказывал Шелдон. — Те, которые не умеют обращаться с оружием, не годятся. Приведите мне таких, фелла, ребят, которые хорошо умеют стрелять.

Вскоре на веранде выстроились при свете фонарей отобранные приказчиком молодцы. Мускулистые толстые икры их свидетельствовали о том, что они настоящие бушмены — лесные люди. Все они говорили, что им не раз приходилось воевать в лесных дебрях у себя на родине, и в подтверждение своих слов некоторые из них указывали на застарелые рубцы, свидетельствующие довольно красноречиво о боевых