— Вы спрашивали про оранжерею, Осборн. Хотите ее посмотреть?

И вновь брошенный вызов, неуловимый и коварный.

— Может быть, сначала устроим пикник, а потом посмотрим оранжерею? — наигранно веселым голосом предложила Женевьева.

Она прекрасно знала, что они там увидят.

— Я бы предпочел оранжерею, — неожиданно твердо сказал Гарри.

— И я тоже, — поддержала его Миллисент. — Обожаю цветы! Мне хотелось бы нарисовать все самые необычные, какие у вас есть.

— А я проголодался, — сказал герцог.

И поскольку он был хозяином, его мнение перевесило. Все отправились на пикник, и Женевьева получила короткую передышку.

Слуги вместе с Гарри пронесли корзину для пикника на берег озера, где плавало около дюжины огромных, великолепных злых белых лебедей. С ив, живописно склоненных над водой, облетели почти все листья. Миллисент шла за Гарри и слугами, то и дело выхватывая свой альбом, как будто она и минуты не могла прожить без того, чтобы не зарисовать идиллический пейзаж.

Конечно, Гарри не сделает Миллисент предложение в присутствии слуг. Правда, теперь Женевьева опасалась, что он предпочтет отвести ее в какой-нибудь прелестный живописный уголок. Она сама бы с радостью услышала предложение руки и сердца именно здесь.

Женевьева все время вспоминала напряженное лицо Гарри в галерее и то, как он взволнованно сыпал словами. Только что косвенно подтвердилось его подозрение, и он был недоволен.

Гарри ревновал.

Или просто переживал за нее.

Женевьева предпочитала думать первое.

Но почему она так расстроена? Потому что ее душа спокойна лишь тогда, когда он счастлив. А до приезда герцога в Эверси-Хаус он был счастлив почти всегда.

— Здесь можно быть такой счастливой, — громко произнесла Женевьева. — Все так красиво: безмятежность, но не скука, уютно и мило.

«Господи, только не говори, что все эти слова описывают меня!»

Однако герцог не попался в столь очевидную ловушку.

— Мы никогда не жили здесь подолгу. Но все же это был один из ее любимых особняков.

«Мы». «Ее». Его жена.

Какой она была? Что случилось с первой герцогиней? Женевьева по-прежнему не смела спросить. Но ей казалось, что этот дом многое мог рассказать о ней.

Женевьева надеялась, что герцог был любим. Правда, она была уверена, что с ним было нелегко.

Разговор не клеился, и Женевьева вновь вспомнила про ночной поцелуй. Сегодня герцог вел себя как истинный герцог, вчера же он был человеком, ранимым и одиноким. Неряшливая одежда, теплая кожа, его губы… Женевьева заставила себя прекратить думать, потому что от одного воспоминания о его губах по ее телу пробежала волна удовольствия. Она чувствовала, что получила какое-то право на него, потому что в равной мере многое взяла и отдала в этом поцелуе.

Но Тициан снова пробудил в ней робость. Конечно, Женевьева знала о богатстве и могуществе герцога, но почему-то присутствие в его коллекции этой удивительной картины еще больше подчеркивало его влиятельность.

Она знала: герцог хотел показать ей картину, поскольку был уверен, что она ей понравится.

Женевьева никак не могла разобраться в своих чувствах.

Он так долго молчал, что она было подумала, уж не смущен ли он тоже. Никогда за время их короткого знакомства не слышала она, чтобы он откашливался или начинал запинаться. Ни разу он не краснел и не смущался. Но Женевьева знала: герцога тоже одолевают сомнения. Он заставлял себя сохранять хладнокровие, не показывал окружающим свою неуверенность, скрывал ото всех ранимость, ревностно охранял свою гордость.

— Что к, мисс Эверси, мне кажется, наш план прекрасно действует, — наконец произнес герцог. — Вы заметили выражение лица Гарри, когда он увидел картину Тициана?

— Да, но он страдает.

— О Боже! Конечно, он страдает. Об этом и речь.

В голосе герцога слышалось удивление и раздражение.

— Но он мой друг. И я…

Женевьева не знала, как описать словами свои чувства.

— Да, да, вы его любите, и так далее. Хотя он всегда воспринимал вас как должное.

Она рассердилась:

— Это не так. Я знаю: я ему небезразлична. И прошу: больше не позволяйте ему играть! Он растратит все наследство.

— Ваше участие в судьбе мужчины очень трогательно, хотя он понятия не имеет, любит ли он вас или другую. Но он взрослый человек, и я не его отец или мать, поэтому не собираюсь мешать ему играть, если он этого желает, — сухо ответил герцог.

— Но вам не обязательно забирать у него все деньги.

— А ему не обязательно играть, — последовал простой ответ.

Безусловно, герцог был прав. Женевьева расстроено вздохнула.

— Он либо испытывает приступы ревности, потому что привык к вашей рабской преданности, Женевьева, либо мое внимание к вам заставило его взглянуть на вас по-другому, и он вновь не уверен. Если вам нужен именно такой мужчина, то вы его получите, конечно, если наш план сработает. Он говорил с вами обо мне?

Женевьева промолчала. Конечно, никакого разговора не было.

— Но он выглядит таким несчастным.

Ей было невыносимо тяжело. Никогда она не могла видеть, как Гарри страдает. Даже если он причинял ей боль.

— А что будет, когда он увидит оранжерею? — с дьявольской улыбкой спросил герцог.

— Мне кажется, мы не должны ее смотреть, — твердо произнесла Женевьева.

— Что вы думаете там найти?

— Розы размером с головку ребенка.

— Они все были отправлены вам. Он ничего не увидит.

— Тогда в посещении оранжереи и вовсе нет необходимости.

— Отлично. Если я откажусь показать ее, тайна сгустится еще больше. Представьте, как он будет страдать.

Конечно, герцог был прав во всем, и Женевьева замолчала. Все дело в стратегии, и, кажется, она срабатывала.

— Правда, даже в эту минуту он может делать предложение Миллисент.

Герцог не мог не поддеть Женевьеву.

Оба помолчали. Он прикрыл глаза от солнца.

— Миллисент подошла слишком близко к лебедям, а они вполне способны отхватить ей руку или ногу. Мне кажется, они плотоядны. Особенно вон тот, Люцифер.

Миллисент и правда пыталась подманить одного из лебедей поближе коркой хлеба. Женевьева с трудом удержалась от улыбки. Конечно же, ее шляпка опять сбилась набок.

Герцог так внимательно и пристально смотрел на нее, что ее сердце забилось сильнее.

— Женевьева.