— У меня такое странное чувство, что если я брошусь сейчас с этой скалы, то не испытаю ни боли, ни страха. Мое тело спадет с меня, как одежда, и, кружась, тихо опустится на землю, а душа полетит на небо.
— Ой, пожалуйста, давай не будем пробовать, — пошутил Бернард. — А то расстроим вон тех людей. — Он показал на туристов, которые стояли неподалеку, щелкая и жужжа своими камерами.
— Я чувствую себя такой... легкой, — сказала Урсула. — Должно быть, потому, что я облегчила душу перед Джеком. Облегчить душу — точные слова. Именно так я себя чувствую.
— Значит, вы все же поговорили о Шоне?
— Да. Джек, конечно, помнил то лето. Может, не так живо, как я, но едва я завела разговор о старом сарае в конце нашего сада в Корке, как по выражению его лица поняла, что он знает, о чем я собираюсь говорить. Он сказал, что в то время боялся нажаловаться нашему отцу на Шона, потому что Шон и с ним пытался проделывать всякие мерзкие штучки года за два до того, и Джек боялся, что все это всплывет и нас изобьют до полусмерти. Может, он и прав. Наш отец, это точно, в гневе делался страшен. Джек сказал, он искренне полагал, что я была слишком мала, чтобы понимать, что делает Шон, слишком мала, чтобы как-то пострадать от этого, думая, я со временем обо всем забуду. Кажется, он испытал настоящий шок, когда я сказала ему, что это расстроило мой брак и здорово испортило мне жизнь. Он все говорил: «Прости меня, Урсула, прости меня». И я верю — говорил искренне. Видимо, именно поэтому он спросил отца Люка, может ли тот исповедать его перед принятием причастия. Чудесная была служба, помазание елеем больных, правда? Некоторые слова были так прекрасны, жаль, что я их не запомнила.
— Я, кажется, помню, — сказал Бернард. — Я достаточно часто произносил их.
— Так, ради интереса, как можно нагрешить носом?
Бернард от души расхохотался.
— О, это был любимый каверзный вопрос на занятиях по моральной теологии в бытность мою студентом.
— И каков же был ответ?
— В учебнике говорилось, что ты можешь злоупотребить, нюхая духи и цветы. Это казалось не слишком убедительным. Кроме того, смутно намекалось на то, что похоть вызывается запахами тела, но в семинарии в это не углублялись по вполне понятным причинам. — Перед его мысленным взором тут же предстала картина: он на коленях, уткнувшись лицом в промежность Иоланды, и вдыхает запах, напоминающий аромат соленого воздуха на пляже во время прилива.
— Вообще-то я не об этом думала, — сказала Урсула. — Был такой урок...
— Соборное послание святого апостола Иакова.
— Именно это. Ты помнишь, как там дальше?
—
— Именно так. Какая жалость, что ты больше не священник, Бернард, ты так чудесно произносишь эти слова. Только разве о «болящей женщине» говорил отец Люк, когда читал их сегодня днем?
— Нет, — ответил Бернард. — Я изменил слова ради тебя.
К тому времени как они вернулись в Макаи-мэнор, Урсула совсем выдохлась.
— Замученная, но довольная, — изрекла она, когда снова оказалась в своей постели. Она взяла племянника за руку. — Дорогой Бернард! Спасибо, спасибо, спасибо!
— Я, пожалуй, пойду, тебе надо отдыхать, — сказал он.
— Да, — согласилась она, но руки не выпустила.
— Я приеду завтра.
— Знаю, что приедешь. Я привыкла на это рассчитывать. И страшусь того дня, когда ты выйдешь из этой комнаты в последний раз. Когда я буду знать, что на следующий день ты не придешь, потому что будешь в самолете, на пути в Англию.
— Я еще не знаю, когда уеду, — заметил он, — так что не стоит расстраиваться заранее. Все зависит от папиного выздоровления.
— Он сказал, что его выпишут из больницы на следующей неделе.
— Отвезти его домой может и Тесса. А я бы остался еще на несколько дней.
— Ты такой милый, Бернард. Но рано или поздно тебе придется уехать. Ты должен вернуться к своей работе.
— Да, — признал он. — Скоро в колледже нужно будет читать вводный курс для африканских и азиатских студентов. Я обещал его взять. Предполагается, что он знакомит их с жизнью Британии, — принялся подробно излагать Бернард, надеясь отвлечь Урсулу от невеселых мыслей. — Надо продемонстрировать, как обращаться с газовой плиткой, и как есть копченую селедку, и сводить их к «Марксу и Спенсеру», чтобы купить теплое белье.
Урсула с трудом улыбнулась:
— Я только надеюсь, что не слишком долго проживу после твоего отъезда.
— Ты не должна так говорить, Урсула. Это огорчает меня, так же как и тебя.
— Прости. Я просто пытаюсь настроиться на жизнь без тебя. Твое присутствие последние две недели, встреча с Джеком и Тессой совсем меня избаловали. Когда вы все улетите, мне будет страшно одиноко.
— Кто знает, может, я вернусь на Гавайи.
Урсула покачала головой:
— Это слишком далеко, Бернард. Ты не сможешь взять и прыгнуть в самолет и полететь через полмира, только потому, что я почувствую себя одиноко.
— Всегда есть телефон, — сказал он.
— Да, всегда есть телефон, — сухо повторила Урсула.
— И всегда есть Софи Кнопфльмахер, — пошутил он. — Уверен, она будет рада навещать тебя, когда папа уедет.
Урсула скривилась.
— Есть еще один человек, который живет в Гонолулу, — сказал Бернард. — И я знаю, что этот человек рад будет тебя навещать... и я знаю, что она тебе понравится. — Яркий образ-предвидение вспыхнул в его мозгу: Иоланда решительно входит в комнату в своем красном платье, размахивая смуглыми руками игрока в теннис, излучая здоровье и энергию; она улыбается Урсуле и придвигает стул, чтобы поговорить с ней.
Они будут говорить обо мне, наивно подумал он. — Я привезу ее завтра, познакомиться. Зовут ее Иоланда Миллер. Она вела ту машину, которая сбила папу... точнее сказать, под которую он шагнул. Вот так мы познакомились. И с тех пор подружились. Ну, на самом деле очень подружились. — Он вспыхнул. — Помнишь, ты попросила меня пойти в «Моану» на коктейли, чтобы отпраздновать явление акций «Ай-би- эм»? Так вот, я тебе тогда не сказал, но я пригласил Иоланду. — Не входя в подробности, он ясно дал понять, что с тех пор они виделись очень часто.
— Ну, Бернард, а ты, оказывается, темная лошадка! — заметила до крайности изумленная Урсула. — Значит, у тебя есть еще одна причина вернуться на Гавайи помимо встречи со своей бедной старой теткой.
— В самую точку, — подтвердил Бернард. — Все упирается только в деньги.
— Я оплачу твой приезд в любое время, когда ты захочешь, — сказала Урсула. — В конце концов, я все равно оставляю все деньги тебе.
— О, я бы не стал этого делать, — возразил Бернард.
— Почему нет? Кто заслуживает их больше, чем ты? Кому они нужны больше, чем тебе?
— Патрику, — ответил Бернард. — Сын Тессы абсолютно беспомощен.
