шутил я.
«Только попробуй! — воскликнула Урсула. Когда же она поняла, что я ее дразню, черты ее лица разгладились. — Я скажу тебе, что ты можешь сделать, Бернард, — именно это я бы сделала сегодня вечером, если бы могла. Пойди в «Моану» выпить коктейль с шампанским. Это самый старый отель в Вайкики — и самый красивый. Ты, должно быть, видел его на Калакауа, там, где она вливается в Каиолани. Его недавно отреставрировали, он был в страшно запущенном состоянии. Позади него, во внутреннем дворике, обращенном к океану, растет огромный старый баньян, там можно посидеть и выпить. Оттуда на материк передавали в свое время популярную радиопрограмму «Говорят Гавайи». Я часто слушала ее, когда приехала в Америку. Сходи туда за меня сегодня вечером. Расскажешь завтра, как все было».
Я пообещал, что так и сделаю. Сейчас 4-30 дня. Если я собираюсь пригласить Иоланду Миллер, то нужно поторопиться.
Сегодняшний день был чуть менее безумным, чем предыдущий. Я договорился, чтобы Урсулу перевезли в Макаи-мэнор в пятницу, что не вызовет трудностей, «учитывая удовлетворительные финансовые гарантии». Съездил туда, чтобы наполнить необходимые Документы («наполнить» — я быстро постигаю американский английский), и привез назад брошюру — показать Урсуле. Еще я привез в больницу свежую смену белья, которую она просила. Должен сказать, что эта задача оказалась непривычной и несколько щекотливой — шарить в комоде, стоящем в се спальне, в поисках интимных принадлежностей женского гардероба, рассматривать, определяя их назначение, щупать тонкие ткани, чтобы отличить шелк от нейлона; но, с другой стороны, вся эта экспедиция на Гавайи с самого начала ввергла меня в пучину неведомых дотоле ощущений.
На дне одного из ящиков я нашел незаклеенный, без всяких пометок конверт и, подумав, что в нем может оказаться еще один забытый сертификат акций или другое подобное сокровище, заглянул внутрь. Однако там лежала всего лишь старая фотография, пожелтевший снимок, который когда-то был разорван почти пополам, а потом склеен скотчем. На нем были запечатлены трое детей — девочка лет семи и два мальчика постарше, лет тринадцати и пятнадцати. Девочка и младший мальчик сидели на поваленном дереве по среди поля и, прищурившись, смотрели в объектив, а старший мальчик стоял позади них в ленивой позе — засунув руки в карманы — и с нахальной ухмылкой. Одеты они были просто и старомодно, все в грубых ботинках на шнурках, хотя, похоже, снимок делали летом. Я сразу же узнал в младшем мальчике папу. У девочки была копна кудряшек и застенчивая улыбка Урсулы, а старший мальчик, вероятно, их брат — возможно Шон: мне показалось, что я узнал беспечную позу утонувшего героя с фотографии на папином буфете.
Я взял снимок с собой в больницу, думая, что он может вызвать какие-нибудь интересные воспоминания из детства Урсулы. Она глянула на фотографию и как- то странно на меня посмотрела: «Где ты ее взял?» Я сказал. «Она когда-то порвалась, и я пыталась ее склеить. Не стоит ее хранить. — Урсула вернула мне снимок. — Выброси». Я сказал, что, если ей фотография не нужна, я оставлю ее себе. Она подтвердила мои догадки насчет детей на снимке, но, похоже, не стремилась продолжать этот разговор. «Он был сделан в Ирландии, — пояснила она, — когда мы жили в Корке, перед тем как перебраться в Англию. Очень давно. Ты ходил вчера вечером в «Моану»?»
Я рассказал Урсуле все про «Моану» — все, за исключением того, что меня сопровождала Иоланда.
Я окончательно собрался с духом и позвонил ей в пять часов вечера. Ответила Рокси. Я слышал, как она зовет свою мать, которая, видимо, была на улице: «Мам! Это тебя, кажется, тот мужчина, что был у нас позавчера». Потом к телефону подошла Иоланда, ответившая довольно холодно и сдержанно, что вполне понятно, учитывая мой внезапный уход в воскресенье вечером. Тараторя и задыхаясь от неловкости и смущения, я кратко изложил волнующие события дня и рассказал о желании Урсулы, чтобы я отпраздновал ниспосланную ей радость вместо нее («по уполномочию», как выразился я) с коктейлями в «Моане». И спросил у Иоланды, знает ли она этот отель.
«Конечно знаю, все его знают. Мне говорили, что его изумительно отреставрировали».
«Значит, вы пойдете?»
«Когда?»
«Сегодня вечером».
«Это должно быть сегодня вечером, — сказал я. — Я обещал тете».
«Я вожусь во дворе, — объяснила она, — обрезаю заросли. Вся грязная и потная как не знаю кто».
«Прошу вас, соглашайтесь».
«Ну, не знаю...», — нерешительно проговорила она.
«Я буду там через полчаса, — сообщил я. — Надеюсь, вы ко мне присоединитесь».
Не знаю, откуда я взял этот небрежный, почти ухарский тон, совсем мне не свойственный; но он сработал. Сорок минут спустя я в чистой белой рубашке сидел в плетеном кресле за столиком на двоих на веранде, идущей вокруг баньянового дворика «Моаны», и видел, как из задних дверей отеля вышла и огляделась, защищая ладонью глаза от вечернего солнца, Иоланда. Я помахал, и она зашагала ко мне летящей спортивной походкой. Ее черные волосы, еще влажные после душа, подпрыгивали над плечами. На ней было хлопчатобумажное платье с пышной юбкой, которое выглядело модным и удобным. Когда я поднялся из-за стола и пожал ей руку, она насмешливо посмотрела на меня.
«Удивлены, что я пришла?»
«Нет, — ответил я. Потом, подумав, что это прозвучало весьма самодовольно, поправился: — Да, — и наконец произнес: — В общем, давайте остановимся на том, что я чувствую облегчение. Большое спасибо, что пришли».
Она села.
«Вы должны подумать, что моя светская жизнь весьма бедна, раз я все бросаю и мчусь выпить по первому зову».
«Нет, я...»
«И будете абсолютно правы. Кроме того, я не могла отказаться от свидания с человеком, который знает, как употребить такое слово, как «уполномочие».
Я засмеялся, ощутив при слове «свидание» легкий холодок опасности, но не неудовольствия.
Подошел официант. Я спросил, какие есть коктейли с шампанским, и, когда он ответил, предложил Иоланде выпить просто шампанского, с чем она охотно согласилась. Я заказал бутылку «Боллинжера» — только это название я уловил в перечне, который протрещал официант.
«Вы хоть представляете, сколько это может стоить в таком месте?» — спросила Иоланда, когда официант отбыл.
«У меня приказ вести себя сегодня вечером экстравагантно».
«Ну что ж, — произнесла она, оглядываясь вокруг, — обстановка здесь элегантная».
И в самом деле, «Моана» совсем не похож ни на одно из зданий, что я видел в Вайкики, — не кич, не лубочный викторианский торговый квартальчик, воспроизведенный в масштабе три четверти, как тот, на который я наткнулся позавчера («Бургер-кинг», разместившийся за подъемными окнами, псевдоанглийский паб под названием «Роза и корона»), — но нечто подлинное, изящная деревянная постройка, по- настоящему величественная и оригинальная, прекрасно отреставрированная, с полированными полами из дерева твердых пород и текстилем Уильяма Морриса[79]. Бледно-серый фасад с ионическими колоннами и верандой с арками впечатляет. На заднем дворике, который выходит на пляж, возвышается огромный древний баньян, привязанный к земле своими занятными воздушными корнями. В тени баньяна струнное три играло Гайдна, — Гайдн и Вайкики! — а по небу в абрикосовой дымке скользило к океану солнце. Не помню, когда я чувствовал себя таким счастливым, таким беззаботным, когда еще жизнь казалась мне такой приятной. Я пил великолепное марочное шампанское, слушал классическую
