акции «Ай-би-эм» составляет сто тринадцать долларов, то капиталовложение вашей тети составляет приблизительно... (он быстренько подсчитал) двести семьдесят восемь тысяч долларов».
Я уставился на него, разинув рот.
«Вы сказали, двести семьдесят восемь
«Не считая дивидендов и набежавших процентов на дивиденды, которые «Ай-би-эм» помещала в банк на имя вашей тети в течение определенного количества лет, пока они пытались ее разыскать».
«Боже мой», — благоговейно прошептал я.
«Сто тысяч процентов прибыли на первоначальное вложение, — заметил мистер Уайнбергер. — Неплохо. Совсем неплохо. Что вы хотите, чтобы я сделал с этими акциями?»
«Продайте их! — вскричал я. — Продайте немедленно, пока они не упали в цене».
«Ну, это вряд ли», — заверил мистер Уайнбергер.
Три четверти часа спустя я вышел, а лучше сказать — выплыл из здания с чеком в бумажнике на сумму $301096 и 95 центов — столько стоили акции Урсулы за вычетом, комиссионных «Симкок Ямагучи». Я прыгнул в такси и помчался в «Гейзер» в состоянии невероятного блаженства. Все проблемы Урсулы были решены одним махом. Ей никогда больше не придется волноваться из-за денег. Долой Бельведер-хаус и ему подобное. Она переедет в Макаи-мэнор, как только это можно будет организовать. До чего же приятно принести хорошую новость! Какую до абсурда невероятную гордость испытываешь. Я вбежал в вестибюль «Гейзера» и не мог стоять на месте, пока ждал лифта. Распахнув двери, ведущие в крыло, где лежала Ур сула, я пронесся мимо сестры, которая возмутилась, сказав, что сейчас неприемные часы, и устремился к кровати тетушки. Вокруг нес были сдвинуты ширмы, и в воздухе стояла ужасающая вонь. Из-за ширм появилась бледная медсестра, неся в руке что-то, накрытое полотенцем, и поспешила прочь, за ней показался доктор Джерсон, который, положив мне на плечо руку, развернул меня по направлению к двери.
«Мы наконец-то прочистили ей кишечник, — объяснил он. — Это была не клизма, а настоящий «коктейль Молотова»[78]. Я уже начал думать, что придется опериро вать».
«Как она?» — спросил я.
«Нормально, просто это не очень приятная процедура. Она отдыхает. Приходите через часок».
Я сказал, что должен сообщить ей важную новость и что я подожду. Сидя на розовато-лиловом диванчике и холле первого этажа, я успокоился и рассмотрел события утра в перспективе. Финансовые проблемы Урсулы были решены, но она все равно умирала, испытывая беспокойство и страдания. И здесь ничем нельзя было помочь. Веселье вряд ли уместно.
Но разумеется, Урсула обрадовалась, когда я в конце концов попал к ней. Она не могла поверить, что внезапно обрела целое состояние, и, думаю, убедил ее только вид чека. Она совершенно забыла о покупке этой акции, загнав все болезненные воспоминания, связанные с крушением ее брака, в самый дальний уголок памяти. «Это чудо, — сказала она. — Если бы я знала, что у меня есть такие средства, я бы давно продала эту акцию и, возможно, растратила бы деньги по мелочам. А теперь она, как зарытое сокровище, появилась, когда мне больше всего нужно. Господь очень добр ко мне, Бернард, — и ты тоже!»
«Кто-нибудь так или иначе нашел бы ее», — заметил я.
«Да, но, может, только после моей смерти», — откликнулась она. Слово «смерть» на мгновение заставило нас замолчать. Тишину нарушила Урсула: «Что бы ты ни делал, не говори об этом Софи Кнопфльмахер. Не говори никому». Когда я спросил почему, она что- то невнятно пробормотала о грабителях и приживалах, но вряд ли в этом был какой-то смысл. Я приписал ее опасения врожденной уолшевской скрытности и бдительности в вопросах, касающихся денег. И спросил, могу ли я сказать папе, и она ответила — да, конечно. «Попроси его позвонить своей сестре, ладно? Мне до сих пор так и не удалось с ним поговорить».
Я отправился прямо в Св. Иосифа, чтобы сообщить папе эту новость, и обнаружил расположившуюся у его кровати миссис Кнопфльмахер — с серебристыми волосами и в белом муму с узором из больших, похожих на кляксы, розовых и голубых цветов. На папиной тумбочке лежал букетик орхидей в тех же тонах. «Ваш отец рассказывает мне о католицизме», — сообщила она. «В самом деле? — сказал я, пытаясь скрыть удивление. — И о каком же из его аспектов?» — «О разнице между... как называются эти два понятия?» — спросила она, поворачиваясь к папе, который выглядел несколько сконфуженным. «Клевета и злословие», — пробормотал он. «Совершенно верно, — подтвердила миссис Кнопфльмахер. — Оказывается, лучше сказать про человека что-то плохое, что не является правдой, чем что-то плохое, что правдой является». — «Потому что, если это правда, — пояснил я, — вы не сможете забрать свои слова назад не солгав». — «Верно! — воскликнула миссис Кнопфльмахер. — Именно это и сказал мистер Уолш. Я никогда об этом не думала. Причем, заметьте, я все еще
Поболтав о том о сем еще несколько минут, Софи Кнопфльмахер оставила нас одних. «Приходится о чем-то разговаривать, — сказал папа, словно защищаясь, — если эта чертова баба настаивает на том, чтобы навещать тебя.
«Мне кажется, это очень любезно с ее стороны, — заметил я. — И если она отвлекает тебя от твоего бедра...»
«От этого меня ничто не отвлекает», — отрезал он.
«У Урсулы есть одна новость, способная это проделать, — заинтриговал его я. — Давай, ты сейчас позвонишь ей, и она сама тебе скажет. Я попрошу, чтобы тебе сюда принесли телефон».
«Что за новость?»
«Если я тебе скажу, это испортит сюрприз».
«Не люблю сюрпризов. О чем новость-то?»
«О деньгах».
Он с минуту поразмышлял. «Ладно, хорошо. Но я не хочу, чтобы ты пялился на меня, пока я буду с ней разговаривать».
Я сказал, что подожду в коридоре. Беседа продлилась недолго, если учесть, что они не общались несколько десятилетий. Когда через пару минут я просунул в дверь голову, папа уже отложил трубку в сторону.
«Ну как?» — с улыбкой спросил я.
«Похоже, что в конце концов она все же богатая женщина, — без всякого выражения проговорил он. — Не то чтобы это принесло ей теперь большую пользу, бедняжке».
«Это позволит ей поселиться в самом лучшем интернате из имеющихся», — не согласился я.
«Ну да, полагаю, так». Его взгляд сделался задумчивым и отсутствующим. Я понял, что новость Урсулы возродила в нем надежду унаследовать состояние. До уныния эгоистичная реакция, но если она притупит остроту его огорчения в связи с пребыванием на Гавайях, я жаловаться не стану.
«Надеюсь, Урсула была рада услышать наконец твой голос», — отвлек я папу.
Он пожал плечами. «Так она сказала. Грозилась нанять санитарную машину, чтобы приехать сюда повидаться со мной».
«Ну что ж, может дойти и до этого, — согласился я. — Вы недолго говорили по телефону».
«Да, — ответил он. — Для меня всегда чем меньше было Урсулы, тем лучше».
Уже перед самым моим уходом Урсула мечтательно произнесла: «Вот было бы здорово, правда, если бы мы с тобой и с Джеком могли бы завалиться куда-нибудь сегодня вечером и покутить? Ты должен отпраздновать это за нас, Бернард. Поужинай в каком-нибудь шикарном месте».
«Что, прямо так, в одиночку?» — спросил я.
«А тебе некого пригласить?»
Я тут же подумал об Иоланде Миллер. Будет возможность отплатить ей за гостеприимство, но по скольку я не рассказал Урсуле про мой воскресный ужин, то не мог взять и назвать это имя теперь, не вызвав удивления и нежелательного любопытства. «Я всегда могу пригласить Софи Кнопфльмахер», — по
