Ехать в Уикхэм – не большое удовольствие. Примерно через каждые три мили приходится сворачивать, а если пропустишь хоть одну развязку, тебя занесет в Нью-Гемпшир, а там будешь до посинения уточнять маршрут с придурками из восточных штатов, не понимающими нашего американского языка. К тому же по дороге не на что смотреть, кроме как на унылый индустриальный пейзаж, да потом, когда приблизишься к поясу городков, лежащих вдоль реки Мерримак, – на реку Мерримак. Зрелище не из приятных. Такую бурую и мутную воду, как в ней, обычно можно найти лишь в канализационном коллекторе. Большой привет текстильной промышленности, которой столь многим обязаны Нью-Гемпшир и Массачусетс. Следующее, что ты видишь в этом крае, – это сами фабрики, и тут ты понимаешь, что выражение «коптить небо» имеет буквальный смысл.

Но меня всю дорогу развлекала музыка, так что до красот природы, а вернее – до их отсутствия, мне особенного дела не было. Когда я добрался до Мерримак-авеню, меня заботило только, что машину придется оставить без присмотра.

Никак нельзя сказать, что Уикхэм меняется к лучшему стремительно и бурно. Он сер и закопчен, как и подобает фабричному городу, улицы здесь подошвенного цвета, а вся разница между барами и жилыми помещениями только в том, что у первых в окнах светятся неоном какие-то письмена. Тротуары и мостовые здесь неровные, асфальт белесый и растрескавшийся. У большинства прохожих – а особенно у работяг, возвращающихся в полутьме со своих фабрик, – вид такой, словно они давным-давно смирились с тем, что все их забыли. В подобном захолустье лишь смена времен года напоминает людям, что время все же движется.

Мерримак-авеню – главная улица Уикхэма. Симона Анджелайн жила далеко от центра города: целых пять миль летели за стеклом бары, заправочные станции, стены текстильных и швейных фабрик, прежде чем я оказался у цели. В зеркало я видел Энджи: она держалась за мной, а потом, когда я свернул в боковую улочку и припарковал машину, проехала вперед. Я заблокировал ручник, вынул из гнезда и взял с собой приемник. Бросил прощальный взгляд на «Порше», надеясь, что поиски Дженны будут недолгими. Хотелось бы.

Дело в том, что машину свою я не в карты выиграл и не в подарок от безмерно щедрого клиента получил. Я копил и откладывал, откладывал и копил и наконец, увидев объявление, отправился в банк за ссудой. Мне пришлось пройти мучительное собеседование с клерком, который едва снисходил до меня, – с занудой из тех, кто всю свою взрослую жизнь стремится отплатить окружающим за все обиды, вынесенные в отрочестве. По счастью, круг моих клиентов расширялся, гонорары росли, так что вскоре мне удалось наплевать на факт его существования. Однако я продолжаю расплачиваться тем, что постоянно тревожусь о судьбе единственной материальной ценности, находящейся в моем владении.

Я проскользнул в машину Энджи и уселся в правое кресло. Она взяла меня за руку:

– Не хнычь, крошка, я обещаю, что твоей гордости и радости ничего не угрожает.

– Ладно, ладно, – ответил я, – По крайней мере, твой драндулет здесь не вызовет подозрений.

– Умница, – сказала Энджи. – Не пора ли нам закусить?

Так мы и поступили.

К шести часам нам стало невтерпеж от сидения в машине, друг от друга, а еще больше – от наблюдения за домом № 1254 по Мерримак-авеню, некогда розовым, а ныне безнадежно облезлым. Час назад в подъезд вошло пуэрто-риканское семейство, и минуту спустя в окнах квартиры на третьем этаже вспыхнул свет. Вторая банка «пепси», когда я вскрыл ее, дала пенный фонтан, заливший всю приборную доску. Иных развлечений за четыре часа судьба нам не даровала.

Я перебирал валявшуюся на полу груду кассет из коллекции Энджи, пытаясь найти группу, которую бы мне захотелось послушать, как вдруг моя напарница сказала:

– Внимание.

Чернокожая женщина, державшаяся очень прямо и даже величаво, вышла из «Хонды-сивик». Правой рукой она несла продуктовую сумку, поддерживая ее отставленным бедром. Она была как две капли воды похожа на Дженну, только помоложе на добрых семь-восемь лет и выглядела гораздо энергичней, чем изнуренная жизнью сестра, чью фотографию мы видели. Сильным и одновременно плавным движением свободного от поклажи бедра – Грецки отдыхает! – она толкнула дверцу, и та захлопнулась. Женщина прошла к подъезду, всунула ключ в замок и скрылась за дверью. Еще через несколько минут на фоне освещенного окна возник ее силуэт – в руке она держала телефонную трубку.

– Как ты намерен действовать? – осведомилась Энджи.

– Погоди, – сказал я.

Она заерзала на сиденье.

– Так и знала, что ты скажешь «погоди». – Энджи повела головой из стороны в сторону, разминая затекшую шею. – Ты не думаешь, что Дженна там, в квартире?

– Нет, не думаю. С момента своего исчезновения она ведет себя довольно осмотрительно. Дженна не может не понимать, что квартира будет под наблюдением. И, знаешь, побои, которые я получил в школьном дворе, подсказывают, что она, вероятно, замешана кое в чем покрупнее банальной кражи документов. Дженна знает, какого сорта люди отправлены по ее следу – взять хоть того же Роланда, – и потому я не думаю, что она решит отсидеться у сестры.

Энджи в свойственной ей манере не то кивнула, не то пожала плечами, закурила, высунула руку с сигаретой в окно, и облако серого дыма сначала заволокло зеркало заднего вида, а потом расслоилось и вытянулось наружу.

– Если мы с тобой смекнули, где она может быть, почему бы и другим не догадаться? Вряд ли только нам известно, что у нее есть сестра.

Я подумал об этом и понял, что она рассуждает верно. Кто бы ни были эти «другие», но если они взяли в проследку меня, надеясь, что я выведу их на Дженну, отчего бы им не пустить хвост и за Симоной?

– Черт возьми, ты права.

– Ну и как же ты намерен поступать в свете новооткрывшихся обстоятельств?

– Погоди, – повторил я, и Энджи застонала. – Мы двинемся за Симоной, когда она пойдет куда- нибудь...