«Воларё» 1979 года выпуска. Она отвратительно выглядит, издает непристойные звуки, скверно ездит и потому замечательна для тех мест, где мне приходится бывать. Я отпер дверцу, ожидая, что вот-вот у меня за спиной затопают чьи-то шаги, а затем на затылок обрушится рукоятка пистолета или автоматный приклад. Вот она, психология жертвы – достаточно хоть раз влипнуть в передрягу, как начинаешь ждать неприятностей постоянно, все становится подозрительным, мир тускнеет и выцветает, погружаясь во мрак. Ты свыкаешься с ощущением своей уязвимости, и это здорово изводит.

Однако на этот раз обошлось. Разворачиваясь и выезжая на автостраду, я поглядел в зеркало заднего вида и не обнаружил Синей Бейсболки. Да вообще-то, хоть ему, без сомнения, понравилась наша последняя встреча, я и не думал, что сейчас снова увижу его, – просто обязан был предусмотреть и этот вариант. Я поехал вниз по проспекту, потом свернул на развязку, ведущую к шоссе I-93.

Через двадцать минут я был уже на Сторроу-драйв, и справа от меня посверкивала медью река Чарльз. На лужайке завтракали двое сестер из массачусетского госпиталя, по пешеходному мостику бежал рысцой какой-то господин с исполинским шоколадным чау на поводке. Не завести ли и мне такого? Он сумел бы защитить меня так, как это и не снилось Гарольду-панде. А впрочем, зачем мне бойцовый пес, если у меня есть Бубба?! У лодочной станции я заметил кучку студентов, застрявших летом в городе, – они пускали по кругу бутылку вина. Ай да ребятишки! Уверен, что в их рюкзаках нашлись бы и крекеры, и сыр бри.

Я поколесил по улицам, сворачивая то налево, то направо, потом выбрался на Ревер-стрит и покатил по ее брусчатке мимо Чарльз-стрит и вверх по Бикон-Хилл. Слежки не было.

Я заехал на Миртл-стрит, узенькую, как нитка, и высокие здания колониальной эпохи стиснули меня с обеих сторон. Да уж, здесь скрытное преследование решительно невозможно – дома здесь построили до появления автомобилей и, боюсь, до того, как на свете появились рослые и тучные люди.

Были, вероятно, легендарные времена, когда Бостон населяли исключительно изящные преподавательницы аэробики, и в ту пору Бикон-Хилл мог показаться достаточно просторным. Но теперь его тесные узкие кварталы слишком напоминают старинный провинциальный городок где-нибудь во Франции: он радует глаз, но в смысле функциональности – беда. Один-единственный фургон, разгружающийся на Бикон-Хилл, способен создать пробку длиной в целую милю. Едешь по улице с односторонним движением на север, а через два-три квартала – бац! – начинается одностороннее движение на юг. Нормальный водитель от такого произвола шалеет и сворачивает на еще более узкую улочку, где его поджидают те же неприятности, и он, не успев опомниться, уже оказывается внизу – на Кембридж-стрит, на Чарльз-стрит или на Бикон-стрит – и растерянно крутит головой, недоумевая, как это его опять сюда занесло. У иных возникает стойкое, хоть и иррациональное ощущение, что Бикон-Хилл сам швырнул их к своему подножию.

Снобам здесь раздолье. Здесь дома сложены из дивного красного кирпича; парковки охраняет бостонская полиция; владельцы маленьких кафе и магазинов надуты спесью и захлопнут дверь перед носом посетителя, если он не имеет чести быть с ними знакомым. И никто никогда не раздобудет ваш адрес, если только вы сами, приглашая человека в гости, не начертите ему план.

Проползая по склону – впереди сквозь кружевную железную решетку, которой был обнесен сад на крыше, блестел золотой купол Капитолия, – я взглянул в зеркало и заметил позади себя медленно двигавшуюся машину: водитель вертел головой влево-вправо, словно отыскивал незнакомый дом.

Я свернул на Джой-стрит и поехал в сторону Кембридж-стрит. Когда зажегся зеленый и я миновал перекресток, то увидел, что позади едет все та же машина. На самой верхушке Джой-стрит в эту минуту появился еще один автомобиль – пикап со сломанным багажником на крыше. Кто сидел за рулем, я не видел, но был уверен, что это Энджи: в одно прекрасное утро она раскурочила багажник молотком, воображая, вероятно, что это череп Фила.

Я снова повернул налево, на Кембридж-стрит, и проехал несколько кварталов по направлению к «Чарльз Плаза», въехал на стоянку, получил у ворот билетик – всего три доллара за полчаса стоянки, почти даром! – и оказался перед отелем «Холидей Инн», куда и вошел с деловым видом. У стойки портье свернул направо, вскочил в лифт и вознесся на третий этаж. Там двинулся по коридору и вскоре нашел подходящее окно, откуда мне открывался вид на стоянку.

На этот раз вместо синей бейсболки на голове у него была велосипедная шапочка, низко надвинутая на лоб. Однако темные очки-обруч по-прежнему сидели на носу. Белая майка «Найк», черные штаны. Он стоял у своей машины – белой «Ниссан-Пульсар» с черными гоночными полосами на боках, – облокотясь на открытую дверцу, и размышлял, наверно, идти ему за мной следом или нет. С третьего этажа я не различал номера и лишь приблизительно мог установить его возраст – лет двадцать – двадцать пять. Рослый малый – примерно шесть футов два дюйма, – и выглядит весьма уверенным в себе.

На Кембридж-стрит колымагу Энджи между тем «заперли».

Я снова поглядел на преследователя. Торчать в отеле бессмысленно. Пойдет ли он за мной или останется снаружи, дожидаясь, – один черт.

Я по лестнице спустился в цокольный этаж, открыл дверь в служебный коридор, пахнувший отработанными газами, соскочил на погрузочную платформу, потом, пройдя мимо мусорного контейнера, откуда шел смрад томящихся под крышкой фруктов, выбрался на Блосом-стрит. Я не слишком спешил, но, прежде чем вы успели бы выговорить «на дворе трава, на траве дрова», я уже снова был на Кембридж- стрит.

По всему Бостону, причем в самых неожиданных местах, имеются гаражи. Это не слишком-то большое подспорье для города, где приткнуть машину не проще, чем достать в Москве туалетную бумагу, но зато городской бюджет пополняется головокружительными суммами за аренду. Я юркнул в проем между парикмахерской и цветочным магазином и пошел вдоль гаража, пока не добрался до бокса номер 18, где и сдернул чехол со своего любимца. У каждого свои игрушки. У меня это темно-синий «Порше-родстер» 1959 года выпуска. Верх откидывается, рулевое колесо отделано деревом, обтекаемый фюзеляж. Да, я понимаю, что фюзеляж бывает у самолета, но как разгонишь мою зверюгу миль этак до ста сорока, и дорожные указатели зарябят в глазах, сливаясь воедино, возникает полное ощущение того, что сейчас оторвешься от земли. Салон обит мягкой белой кожей, рычаг переключения скоростей блещет как полированный спортивный кубок. Я не столько ездил на «Порше», сколько облизывал и отлаживал его по выходным, чистил и полировал. Горжусь, что не дошел до того, чтобы дать ему собственное имя, но Энджи утверждает – это всего лишь по недостатку воображения.

С первым же поворотом ключа стартер заурчал как камышовый кот. Я вытащил из-под сиденья бейсбольную шапочку, снял пиджак, надел темные очки и выкатился из гаража.

Энджи по-прежнему сидела в машине перед Плазой, и это означало, что преследователь все еще ждет на стоянке у отеля. Я помахал ей и проехал по Кембридж-стрит по направлению к реке. Когда я добрался до Сторроу-драйв, машина Энджи следовала за мной, но, выкрутившись на автостраду I-93, я оставил ее в клубах пыли далеко позади. Я сделал это всего лишь потому, что мощь моего мотора позволила мне это. Или всего лишь потому, что такой уж я незрелый человек. Одно из двух.