Отец его был человеком молчаний и недоговоренностей, тяготевших к пустоте, и Шон немало времени тратил, пытаясь понять и интерпретировать его молчание, заполнить пустоты, порожденные иносказаниями, домысливая, что
— Зачем тебе понадобилось возвращаться так далеко в прошлое? — в конце концов произнес отец.
— Ты знаешь про убийство дочери Джимми Маркуса?
Отец вскинул на него глаза:
— Эта девушка в Тюремном парке?
Шон кивнул.
— Я увидел фамилию, — сказал отец, — но чтобы дочь…
— Да.
— Он твой ровесник. Что же, у него девятнадцатилетняя дочь?
— Джимми родил ее, когда ему было лет семнадцать, года за два до того, как угодил в «Олений остров».
— Ах ты, господи, — вздохнул отец. — Вот бедолага! А старик его все в тюрьме?
— Он умер, папа, — сказал Шон.
Шон увидел, что это известие расстроило отца, вновь перенеся его на кухоньку на Гэннон-стрит, когда он вместе с отцом Джимми в теплые субботние вечера распивал пиво, а сыновья их играли во дворе, и воздух звенел от их веселого смеха, долетавшего с улицы.
— Вот черт, — сказал он. — Но умер-то он хотя бы на воле?
Шон подумал было соврать, но голова сама собой качнулась отрицательно:
— В тюрьме. В Уолполе. От цирроза.
— Когда?
— Да вскоре после вашего переезда сюда. Шесть лет назад, а может быть, и все семь.
Губы отца беззвучно повторили «семь». Он тянул пиво из кружки, и темные стариковские пятна на тыльной стороне его рук в желтом свете лампы проступали еще отчетливее.
— Так легко забываешь, сколько лет прошло. Путаешься во времени.
— Извини, папа.
Лицо отца исказила гримаса — его единственный обычный ответ на выражения сочувствия или похвалы.
— За что извиняешься? Не ты же попал в тюрьму! Господи, да Тим во всем виноват. О чем он только думал, когда пришил Сонни Тодда!
— За бильярдной партией, да?
Отец пожал плечами:
— Оба они были пьяные. А больше — кто его знает, что там произошло. Оба пьяные, оба сквернословы, и характер у обоих скверный. У Тима еще похуже, чем у Сонни Тодда. — Отец отхлебнул еще пива. — Только что общего между исчезновением Дейва Бойла и этой… как ее? Кэтрин? Кэтрин Маркус?
— Да.
— Так какое же отношение одно имеет к другому?
— Я не говорю, что имеет.
— Но и не говоришь, что не имеет.
Шон невольно улыбнулся. Возьми любого бандита, который хочет перехитрить следствие и знает законы получше любого судьи, — Шон обломает его, но с этими ветеранами, с этими крепкими, что тебе орех, недоверчивыми скептиками из поколения его отца, с этими работягами с их бешеной гордостью и полнейшим неуважением к властям, если они задумали чего-то тебе не говорить, ты можешь биться всю ночь, но к утру будешь там же, откуда начал, — с одними вопросами, но без ответов.
— Послушай, папа, давай пока не думать о том, что и к чему имеет отношение.
— А, собственно, почему?
Шон предостерегающе поднял руку:
— Хорошо? Доставь мне удовольствие.
— О, конечно! Это единственная моя радость — при первой возможности доставлять удовольствие сыну.
Шон почувствовал, как рука его крепче сжала ручку стеклянной кружки.
— Я заглянул в старое дело о похищении Дейва. Полицейский детектив, который вел его, умер. Кроме него никто ничего не помнит, а дело числится в нераскрытых.
— Вот как?
— Да, так. А я помню, как ты вошел ко мне в комнату примерно через год после того, как все произошло, и сказал: «Кончено. Их поймали».
Отец пожал плечами:
— Поймали одного из них.
— Так зачем же…
— В Олбани, — сказал отец. — Я видел фотографию в газете. Парень этот признался в нескольких нападениях на малолеток в Нью-Йорке и дал показания, что в Массачусетсе и Вермонте он занимался тем же самым. Парень этот повесился в камере до того, как его расспросили о подробностях. Но я узнал это лицо — лицо, которое рисовал полицейский у нас на кухне.
— Ты уверен?
Отец кивнул:
— На сто процентов. Полицейского детектива… его звали… э-э…
— Флинн, — сказал Шон.
Отец опять кивнул:
— Майк Флинн. Правильно. Знаешь ли, я с ним был немного знаком. И я позвонил ему, когда увидел в газете фотографию, и он сказал, да, это тот самый парень. Дейв подтвердил это.
— И который?
— Что?
— Который из них?
— Ах, ну да. Как бы его описать? С сальными волосами и сонным взглядом.
Странно было вновь слышать детские слова Дейва, возвратившиеся к нему из прошлого через разделявший его и отца стол.
— Тот, что был рядом с водителем?
— Ага.
— А его подельник? — спросил Шон.
Отец затряс головой.
— Погиб в автомобильной катастрофе. Так заявил первый, как я слышал. Но я не стал бы очень доверять тому, что я слышал. Вот черт! Ты должен был сказать мне, что Тим Маркус умер.
Шон прикончил то, что оставалось в кружке, и, указав на пустую кружку отца, спросил:
— Еще по одной?
Несколько секунд отец разглядывал кружку.
— Какого черта ты спрашиваешь? Разумеется.
Когда Шон вернулся от стойки бара со свежим пивом, отец его смотрел «Опасность!», беззвучно мелькавшую на одном из телевизионных экранов над стойкой. Едва Шон уселся за стол, как отец, не отрывая от экрана взгляда, спросил:
— Роберт Оппенгеймер — это кто?
— Откуда ты знаешь, что без звука правильно понял фамилию?
— Знаю, и все, — сказал отец, наливая пиво себе в кружку и хмурясь глупости вопроса. — Вы, ребята, делаете это сплошь и рядом. Никак я вас не пойму.
