пулемета. Но Иван Колыхайло, забежав сбоку, обрушил дубину на голову пулеметчика.
Зазвенели разбитые стекла: из окон правления стали выпрыгивать люди. Пригнувшись, они разбегались в разные стороны. Промчался, почти лежа на шее неоседланной лошади, тучный человек в нижнем белье. Вслед ему захлопали выстрелы. Человек направил лошадь через плетень и скрылся в рассветном тумане…
Смертники, возвращенные к жизни, яростно атаковали правление, где на большом дворе белые еще сопротивлялись. Яким Сердечный поднял в атаку своих бойцов. В воротах завязалась рукопашная схватка. Люди дрались штыками, прикладами, стреляли в упор. Сильный крик заставил всех оглянуться:
— А ну, сторонись!
Иван Колыхайло, кружа дубиной над головой, пробился во двор. Вслед за ним хлынули остальные.
Белые заметались. Некоторые попрыгали через забор. Другие подняли руки. В несколько минут все было кончено. И лишь тогда бойцы увидели, что среди них нет Якима Сердечного. Он лежал в воротах, широко раскинув руки. Выстрел в грудь унес его жизнь…
К Буденному со всех сторон подходили бойцы. Многие вели в поводу захваченных лошадей. Разгоряченные, часто дыша, партизаны делились между собой подробностями только что пережитой схватки.
— Только он на меня, а я его как стукну! Так он два раза перевернулся!
— А Тундуткин, чи Тундутов, в одном исподнем драпанул, было конем меня зашиб!
— Теперь нам, Семен Михайлович, в самый раз на зимовники ударить! — предлагал здоровенный партизан с забрызганным кровью лицом.
— Правильно! — подхватили бойцы.
— Навести концы гадам!
— Уничтожить под корень осиное гнездо!
— Они от нас не уйдут, — заговорил Буденный, нахмурившись. — Только прямо сказать, товарищи, надо нам сначала организоваться. А если пойдем толпою, то толку не будет. А вот… — Буденный не договорил: кто-то крепко взял его за руку. Он оглянулся и увидел бледное, густо заросшее седой щетиной родное лицо.
— Ах, сынок! Сема… Спас… Сколько народу от смерти отвел! Прими мое отцовское… — У старика задрожало лицо, из глаз полились крупные слезы, он протянул руки к сыну.
Буденный обнял отца, чувствуя, как мелкая дрожь сотрясает его еще крепкое тело.
Вместе с отцом подошел Бахтуров. Был он в наспех накинутом поверх белья полушубке со свежими следами сорванных погон, в мерлушковой шапке и солдатских сапогах.
— Товарищ Бахтуров?! — Буденный развел руками. — Да вас же убили?
— Да, почти, — по красивому лицу Бахтурова мелькнула улыбка. — Но, как видите, остался живой… — Он свернул закурить из чьего-то кисета и несколько раз подряд жадно затянулся махоркой…
Ночной налет дал партизанам около двухсот подседланных лошадей, сотни полторы винтовок, несколько пулеметов и батарею в полной запряжке. Но среди освобожденных Городовикова не оказалось. Буденный подумал и решил, что Городовиков еще раньше был отправлен в зимовники.
Весть о разгроме карательного отряда быстро разнеслась по округе. В Платовскую потянулись добровольцы. Кто шел пешком, кто ехал верхом, а кто и одвуконь, ведя в поводу заводную лошадь. Подходили и небольшие партизанские отряды из верхнедонцев. Шли малоземельные калмыки… В Полтавской последние дни было спокойно. В направлении Хорькова брода разведка все же велась беспрерывно. Но Попов не давал о себе знать, видно, не мог опомниться после разгрома. Сегодня ему тоже не повезло. Партизанский разъезд отбил у белых небольшой обоз и походную кухню.
Пользуясь передышкой, Буденный сколачивал свой отряд. Бойцы были разбиты по сотням, назначены командиры и введены строевые занятия. В общем, пока все шло так, как надо.
Наступать на Попова с небольшими пока силами было нельзя. По сведениям, полученным от перебежчиков, атаман располагал двумя конными полками.
«Нехорошо, нехорошо получается», — думал Буденный. Его беспокоила мысль и о захваченной им батарее. Пока она бездействовала. Со смертью Якима Сердечного в отряде не оказалось ни одного знающего артиллериста.
Буденный посмотрел в окно на станичную площадь, где шли занятия верховой ездой. Занимались только иногородние. Казаки стояли кучкой в сторонке. Каждый взвод занимался на отведенном ему месте, и издали казалось, что на площади кружится под ярким солнцем бесконечная карусель всадников.
В сенях послышались шаги. Дверь приоткрылась.
— Семен Михайлович, тут до вас какой-то человечек пришел, — сказал Федя, ординарец Буденного, молодцеватый, бойкий казак с безусым лицом.
— Ну и веди его сюда. — Буденный подошел к столу, взял карту, свернул ее и убрал в сумку.
Дверь широко распахнулась. Зацепив широченным плечом за косяк так, что дрогнула хата, в комнату вошел смуглый, с большим чубом, высоченный парень лет двадцати. Светлые кудрявые волосы выбивались из-под рваной шапки на его чистый лоб. Из-под расстегнутого на груди зипуна и ворота рубашки виднелась часть могучей волосатой груди. Парень сделал шага два от порога, остановился и молча снял шапку. Его простоватое лицо с большим носом и маленькими глазами понравилось Буденному с первого взгляда.
— Чего тебе? — спросил он, оглядывая мощную фигуру вошедшего.
— Желаю поступить до товарища Буденного, — сказал парень глуховатым баском.
— Я Буденный. А ты кто такой? Документы есть?
— Есть. — Парень показал огромные, как чашки весов, ладони, сплошь попятнанные черными точками.
— Шахтер?
— Шахтер… Коногон. С Александрово-Грушевска, с парамоновских шахт [4].
— Ого! Издалека же ты, братец, пришел! А откуда узнал про наш отряд?
— Слухом земля полнится, товарищ командир, — весело, чувствуя, что Буденный поверил ему, сказал шахтер. — Да я ж не один. Сегодня еще придут наши. Человек двадцать. Тихо идут. Я вперед ушел.
— Что же ты такой неорганизованный! Своих бросил! Парень ухмыльнулся. Выражение чрезвычайного добродушия разлилось на его широком лице.
— Да нет, я вроде как разведать, узнать, принимают ли нашего брата.
— Мы шахтерам всегда рады, — сказал Буденный, испытующе глядя на парня. — Прямо сказать, толковый народ… Как твоя фамилия, товарищ?
— Дерна, товарищ командир.
— Скажи-ка мне, товарищ Дерна, нет ли среди ваших шахтеров артиллеристов?
— Артиллеристов? — Дерпа подумал, почесав большой нос. — Постой, кажись, есть… Правильно, есть! Шаповалов там идет. Так он всю войну в артиллерии служил… Этим, как его… унтер-офицером, что ль? С двумя лычками домой пришел. А потом двое Лопатиных идут. Отец и сын. Так батька тоже артиллерист. Ну, а сынок, тот еще молодой, лет восемнадцати.
— Ты-то сам не служил?
— Какая моя служба, товарищ командир! У меня отсрочка была. А потом взяли. Ну, пробыл я там дней с пяток, а тут и революция. На том моя служба и кончилась.
— То-то вижу, что ты не служил.
— Извиняемось! — Дерпа сдвинул ноги и вытянулся. — Мне и самому хочется, товарищ командир, пройти всю эту науку. А то как же кадетов бить неученому?
— Ну хорошо, хорошо, — Буденный дружески хлопнул его по плечу. — Этих чертей-дьяволов можно бить и и неученому… Ел что-нибудь сегодня?
— Вроде не пришлось, товарищ командир. Какая сейчас пища! А под окнами просить не привычен.
— Ну ладно. Сейчас мы тебя накормим. А потом явишься в первый взвод к товарищу Ладыгину. Он определит тебя к месту. Только вряд ли под тебя сразу коня найдем. Повременить придется.
Буденный позвал Федю и велел ему отвести Дерпу к захваченной кухне и хорошенько накормить.