— Не жалеете? — Пархоменко бросил быстрый взгляд на него.

— О чем?

— Что с нами пошли?

Дундич с удивлением посмотрел на Пархоменко.

— Как можно жалеть? — воскликнул он горячо. — Если я решил, то до конца…

«А ведь славный малый», — подумал Александр Яковлевич, любивший прямых и откровенных людей.

Они помолчали. Потом Дундич поинтересовался, куда они отсюда направятся. Пархоменко сказал, что армия движется на Царицын, и стал объяснять Дундичу, какое большое значение придается удержанию Царицына в наших руках. Оттуда идут десятки эшелонов хлеба, бакинская нефть. Но не только это является главным. Основное значение Царицына, оборону которого возглавил нарком Сталин, состоит в том, что удержание города красным командованием не дает возможности белым создать единый фронт от Сибири до Каспия.

В то время как армия Ворошилова все ближе придвигалась к Царицыну, сальские партизанские отряды собирались по приказу командования в районе степной станции Гашун. Отряды подходили с великим множеством беженцев. Ехали с 'семьями, ребятишками. Тут же гнали скот. Некоторые отряды двигались на колесах по железной дороге, за неимением паровозов впрягая в вагоны лошадей и волов.

На ночлег становились табором, выставляя вокруг сторожевые посты. У телег разжигали огни. Женщины хозяйничали, готовили варево. По утрам между возами перекликались петухи.

К началу июня вокруг Гашуна собралось несколько десятков тысяч народу: иногородние, беднота, вольница, не признававшая ни бога, ни черта. Порядка было мало, и Буденный, одним из первых приведший сюда свой отряд, до хрипоты выступал на митингах, стараясь поднять дисциплину. Хотя большинство партизан и слышать не хотело об этом, порядок все же мало-помалу налаживался.

Но с приходом в Гашун отряда Думенко с распущенной им вольницей дела пошли из рук вон плохо. Зараза переходила и на остальные отряды. Партизаны скидывали, переизбирали неугодных им требовательных командиров.

И вот Буденный направлялся, к Думенко для решительного объяснения. Взятый им в табуне вороной жеребец шел ходким шагом. Временами он косил налитым кровью выпуклым глазом и дергал повод, норовя укусить колено всадника, но седок едва заметным сильным движением придерживал повод, и жеребец покорялся.

Только что прошел небольшой дождь. Из степи наносило горьковатые запахи. Солнце, просвечивая сквозь дымчатую пелену облаков, начинало садиться. На дальних холмах пылали снопы густо-красных лучей.

Буденный свернул вправо, направившись через стан партизанской пехоты. Тысячи распряженных телег, а среди них кое-где пушки и зарядные ящики занимали огромную площадь от железной дороги до синевшего вдали древнего сторожевого кургана с каменной бабой. Вокруг слышался гул голосов, рев скота, конское ржанье. На зарядном ящике играли ребятишки. Тут же, на телеге с изготовленным к стрельбе пулеметом, мать кормила грудью ребенка. Простоволосая молодица в короткой исподнице, выставив колени, доила корову. Другие тоже занимались хозяйством. Кто кормил кур или гусей. Кто хлопотал вокруг подвешенного над огнем котелка. Слышались ритмичные звуки отбиваемых кос.

«Да, — думал Буденный, — вот так и воюй, связанный по рукам и ногам». Действительно, стычки с белыми больше сводились к защите беженцев, а не к уничтожению неприятеля. Надо было как можно скорее добираться к Царицыну, но некоторые отряды, разложенные думенковской вольницей, вообще не хотели двигаться дальше и на митингах выносили решения не уходить из родных мест.

Приехав в расположение конных партизан, занимавших старый казачий лагерь, Буденный отдал лошадь коноводу.

— Ну как, Семен Михайлович? — спросил Федя, оглядывая покрытого пеной жеребца, который, переступая с ноги на ногу, нетерпеливо перекатывал во рту удила.

— Хорош… Пойдет… — сказал Буденный. — Смотри выводи его хорошенько.

Узнав, что Думенко у себя, Буденный пошел мимо коновязей с привязанными вдоль них разномастными лошадьми. За ними среди землянок белели две-три палатки.

донесся хриплый голос из крайней палатки, где помещался Думенко.

«Опять пьяный», — подумал Буденный.

Он вошел в палатку. Три человека, поджав ноги, сидели на попоне вокруг большой миски с вареной бараниной. Один из них, толстый, чем-то похожий на Тараса Бульбу, говорил, обращаясь к Думенко:

— Я хохол. А шо такое хохол? Душа нараспашку и мотня в дегтю. Душа широкая. Понимаешь?.. Дай я тебя поцелую! — Держа в руке щербатую чашку и расплескивая спирт, он лез целоваться.

Буденный кашлянул. Думенко поднял на него красное лицо с широким, как у быка, низеньким лбом, обрамленным потными кудряшками рыжих волос.

— Ну, чего надо? — грубо спросил он, толкнув большим пальцем закрученные кверху колечки светлых усов.

— Поговорить, — спокойно произнес Буденный.

— Ну и чего? Говори. Это мои гости. Люди свои. — Думенко кивнул на сидевших.

Буденный значительно посмотрел на него.

— Секрет?

— Да.

— А ну, выйдите вон! — распорядился Думенко. Сидевшие вытерли жирные руки о сапоги, неохотно поднялись и, косо поглядывая на Буденного, вышли.

— Ну давай говори… Постой, выпить хочешь? — Думенко взял бутылку и трясущейся рукой наполнил стакан.

— Не такое время, — отказался Буденный. — Так все в жизни можно пропить… А в первую очередь революцию. — Он посмотрел, где бы присесть, но ни табурета, ни лавки в палатке не оказалось.

В глазах Думенко мелькнула неприязнь. Он уже давно чувствовал, что Буденный выше его на две головы, и ненавидел его со всей злобой недалекого, завистливого человека.

— Ты это к чему говоришь? На меня намекаешь? — спросил Думенко, прищурившись и раздувая ноздри короткого носа.

— Ни на кого я не намекаю, товарищ Думенко. Я говорю прямо. Надо это дело кончать, — Буденный кивнул на бутылки. — Я прямо скажу: то, что вы делаете, не к лицу революционному командиру.

— Ты чего? — Думенко попытался встать, но смог только пошевелиться. — Ты чего? Мне указывать?! А кто ты такой?

— Спокойно, товарищ Думенко, я не указываю, а прошу вас, как командир командира, чтобы вы изменили свое поведение. Бойцы видят… Нехорошие разговоры… В отряде пьянство.

Думенко потянулся к спирту, но Буденный быстрым движением опрокинул стакан.

— Ах, вот ты как! — Думенко схватился за кобуру, но Буденный крепкой рукой перехватил его кисть.

— А ну, отставить!

— Пусти!..