— Позвольте, дайте сказать! Не он украл, а у него украли в поезде.

— Ну, это неважно — кто у кого. В общем, человек чем-то замаранный.

— Так вот… — Пробка от шампанского так громко хлопнула, что рассказчик вздрогнул, посмотрел вокруг бессмысленными глазами и, как это часто бывает, потерял нить разговора, потянувшись к бутылке…

— Слушай, Мишка, верно говорят, что ты расстрелял в Старочеркасской две сотни казаков? — спрашивал Злынский сидевшего с мрачным видом сотника Красавина.

— Ну и что? Ну расстрелял!

— За что?

— Как за что?! А хотя бы за семнадцатый год… Такую возможность пропустили, сволочи, когда третий конный корпус шел на Петроград! А? Им надо было душить красных в самом начале, а они что? На агитацию поддались? Как же, товарищи, мол, долой войну, бей офицеров! — Красавин зло выругался. — А, сукиного сына! Они, только они во всем виноваты… Да все они большевики!

— Ты уверен?

— А черт их разберет, сволочей…

Действительно, сотник Красавин 20 декабря лично расстрелял в станице Старочеркасской около двухсот казаков, заподозренных в симпатиях к красным и заключенных в подвал. Это было сделано им с провокационной целью, так, словно бы расправу произвели большевики. Но расстрел получил огласку, и злодейские действия сотника обернулись против белых. На следующий день сотня казаков из гундоровской дивизии в полном составе перешла на сторону красных. Красавин уже знал, что начальство недовольно его самоуправством, и теперь в ожидании внушения мрачно хлопал рюмку за рюмкой.

В зал вошел пехотный поручик. Он отдал честь и, лавируя между столиками, подошел к есаулу.

— Разрешите? Тут свободно?

— Пожалуйста, пожалуйста, поручик, — радушно пригласил есаул, а сам подумал: «Боже мой, какой нос! Бывают же такие носы… Черт знает что такое. Не то нос, не то редька!»

Поручик втиснулся между есаулом и капитаном в английском френче и налил себе большую рюмку водки.

— Ваше здоровье, господа, — поручик умело опрокинул рюмку в рот, понюхал хлебную корочку и тут же вновь наполнил рюмку.

— Хорошо, господа! Ах, как хорошо. А тем более после окопов.

— А вы откуда, поручик? — поинтересовался капитан.

— Из-под Батайска. У меня тут брат в оперативном отделе, — отвечал тот, повторяя прием и опять не закусывая. — Мост через Койсуг поврежден, и вот задержался… Господа, слышали новость? — спросил он, понижая голос чуть не до шепота.

— Какую? — спросил есаул.

— О генерале Станкевиче, который у большевиков служил.

— Ваша новость, поручик, с большой бородой, — сказал капитан. — Генерал Станкевич повешен еще в октябре.

— Да, да. Он повешен на телеграфном столбе станции Становой колодезь, — уточнил поручик.

— Там у них еще один есть, ну, мы и до него доберемся, — продолжал капитан.

— Вы кого имеете в виду? — спросил поручик.

— Брусилова.

— Сволочь! Берейтор! — махнул рукой поручик и вновь потянулся к бутылке.

— Нет, уж это вы оставьте, поручик! — строго сказал седой есаул. — Славу Брусилова никто не имеет права принизить! Это один из умнейших людей. Судьбы Отечества простираются далеко. Надо быть честным человеком и говорить так, как оно есть!..

— А сынка-то его мы все-таки… расстреляли, — усмехнулся поручик, щелкнув пальцами. — Командовал эскадроном у красных и попал в наши руки совершенно случайно. Вестовые внесли на подносах груды мороженого — пожертвования ростовских купчих. Послышались восторженные восклицания. Офицеры разливали по рюмкам коньяк, догадываясь, что за мороженым, как обычно, последует черный кофе…

— Нет, есаул, вы не правы, — говорил ротмистр Злынский седому есаулу с лысой головой. — Или мы, или они. В этом неумолимая логика. Следовательно, никакой пощады быть не может. Я пленных категорически не беру. К стенке — и без всяких эмоций,

— Но поймите, ротмистр, — есаул приложил руку к груди, — не в натуре русского человека убивать пленных. Помните: лежачего не бьют. И как можно убивать храбрых людей? Сам кровожадный Батый, ж тот щадил смелых.

— Ну, то Батый, а то гражданская война… Что? Идеи? Да какие у них идеи? Им только убивать, разрушать. Никогда не поверю, что они смогут что-либо созидать… — Злынский махнул рукой. — Эх, гибнет Россия!

— Россия? — Есаул быстро взглянул на него. — А знаете, ротмистр, они ведь тоже за Россию воюют.

— Что-с? — Злынский усмехнулся.

— Да, да, представьте себе. Взяли в плен раненого буденновца. Ну, допрашивают, конечно. Я тоже пришел в штаб послушать. И что же вы думаете? «Мы, — говорит, — за Россию воюем. За справедливость», и все такое прочее. «А вы за что?» Не дал, понимаете, полковнику рта раскрыть. Смелый человек! Другой бы стал вилять, притворяться, а этот правду в глаза режет.

— Правду? — Злынский толкнул локтем Красавина.

— Ну вот, — продолжал есаул, — а тут Туркул входит. «Дайте, — говорит, — я сам его допрошу». Я вышел на минуту. Вдруг слышу крик. Вхожу. А собака уже истерзала его. Ужас!.. Нет, нет, ротмистр, так нельзя. Это позор!

— Э, нет, есаул, пустяки говорите, — перебил его сотник Красавин. — Я рад бы сам иметь такую собачку. Помнишь, Васька, — обратился он к Злынскому, — в прошлом году под Дубовкой мы взяли в плен мальчишек-курсантов? Так Дианочка отчетливо над ними сработала. Зачем зря тратить патроны?

— Нет, господа, так нельзя!

— Ого, есаул, а ведь от вас припахивает большевистским душком, значительно проговорил сотник Красавин…

— Нет, — возразил есаул, — какой я большевик! Но это же русские люди, и я не могу…

Русские люди! — злобно перебил сотник Красавин. — Это не русские люди, а хамы! Дерьмо!.. Нет, дайте время — мы загоним их на свое место, И лопаткой, лопаткой по заду!

— Ладно, будет спорить, — примиряюще сказал Злынский. — Давайте помянем государя императора. — Он потянулся к бутылке.

Послышался быстрый стук шагов. Все подняли головы. В комнату вбежал адъютант.

— Господа! — крикнул он, задохнувшись. — Красные в городе!

Полковник побледнел.

_ Что? — Он откинулся в кресле. — Что вы говорите?

— Так точно. Полно кавалерии. Очевидно, Буденный… Да вот они, слышите?

За дверью застучали шаги.

Первым, уронив стул, вскочил сотник Красавин. Он кинулся в соседнюю комнату. За ним, гремя шпорами, бросилось несколько офицеров. Послышался звон разбитого стекла, выстрелы, крики. Офицеры толпой повалили обратно.

— Конец. Окружены, — сказав курносый полковник. Дверь распахнулась. Держа гранату над головой, в комнату спокойно вошел Дундич.

— Руки! — крикнул он резко. — Ну? Кто там в карман полез? Стоять и не двигаться!

Комната наполнилась бойцами с винтовками, с обнаженными шашками. По приказу Дундича они сноровисто обезоруживали пленных.

Грянул выстрел.

— Кто стрелял, такие-сякие? — бешено закричал Дундич, весь рванувшись вперед.

— Полковник Лобода застрелился, — глухо сказал чей-то голос.

В эту минуту перед Дундичем взвилось что-то мохнатое, послышался дикий визг, и всё смолкло.