вертелся в седле, отражая удары. Он уже было начал сдавать, как вдруг вспомнил об обрезе. Молниеносно перехватив шашку в зубы, он поднял обрез и с громом, словно ударила пушка, вогнал заряд в грудь противника. Другой, устрашась, бросился в степь.

В это время от города подходила на рысях головная дивизия корпуса Мамонтова.

Оглядев поле боя, Городовиков решил прибегнуть к маневру и подал знак. Трубачи заиграли отбой. Теперь стало видно, как по всему полю, отходя к далеким холмам и свертываясь в колонну, скакали буденновцы.

Белые с громким криком кинулись следом за ними.

В эту минуту из-за холмов показались пулеметные тачанки. Как на крыльях, они вылетели вперед и рассыпались веером. Ездовые повернули на всем скаку, а пулеметчики ударили по белым одновременно из тридцати пулеметов.

Гром покатился в степь.

Белые шарахнулись в стороны.

Но вряд ли и пулеметные тачанки спасли бы буденновцев. Слишком велико было неравенство сил. А от Воронежа подходили все новые полки.

Городовиков решил отходить, прикрываясь огнем. Запели трубы. Во все стороны поскакали связные и ординарцы с приказом отходить.

Но тут над желтеющими вдали холмами показался трепещущий кумачовый значок. Потом появилось несколько всадников, и вслед им с вьющимися по ветру знаменами в степь широкой лавой хлынула конница.

Всадники стремительно приближались.

Все ближе накатывался грохочущий конский топот.

Впереди, клонясь над лукой и указывая шашкой направление атаки, мчался командир в черной папахе. Под ним, казалось, летела, не касаясь ногами земли, крупная буланая лошадь.

Грозный крик пронесся над полем:

— Даешь! Ура! Бей!

Налетев ураганом, бойцы опрокинули и погнали белых к Дону.

Вскочив в седло, Митька увидел, как конная лава, загибая фланги, захватывала белых в клещи.

Теперь все поле покрылось колыхающимися на галопе конскими крупами. Белые бросились к крутому берегу Дона. Задние сбивали передних и вместе с ними влетали в реку. Блестящая поверхность реки сплошь покрылась плывущими. Тут и там показывались черные за садившимся солнцем руки тонувших.

Подскакали конные батареи, снялись с передков и — трубка на картечь — ударили по реке беглым огнем…

Вдали, на той стороне Дона, показались пехотные цепи. В степь, навстречу белым, развертывались полки 12-й красной стрелковой дивизии…

— Лопатин! — позвал Митьку взводный Ступак. — Харламова не видал?

Митька оглянулся:

— Да нет, товарищ взводный. Я думал, вы куда послали.

— Поищите его с Федоренкой. Может, его где поранили.

— В таком случае, товарищ взводный, мы на хутора слетаем. Там перевязочный пункт, — сказал Федоренко, такой же, как и Митька, молодой бойкий парень.

— Правильно, — согласился Ступак. — Ну а если там нет, то в поле поищите. Только быстро, а то скоро выступать. Чтобы вам не остаться.

Митька и Федоренко поскакали к хутору. В стороне лежало поле, покрытое телами убитых и раненых. Там, храпя и разбрасывая стремена, бегали лошади, потерявшие всадников. Красноармейцы ловили их и разбирали по эскадронам.

Поднявшись по пологому склону, всадники въехали в хутор и пустились в конец единственной улицы, где, как сразу приметил Митька, белел флажок с красным крестом.

— Куда? Куда, черт слепой?! — вдруг вскрикнул Митька. — Разве не видишь?

Федоренко потянул поводья. Из-под ног его лошади шарахнулись куры.

— Фу! — сказал он. — Чуток не подавил!

— То-то, что не подавил, — с укоризной заметил Митька. — Тоже мне — хозяин.

На перевязочном пункте Харламова не оказалось, и они, попросив закурить у полкового врача, поскакали в поле.

Навстречу им брели раненые с забинтованными головами, с подвязанными руками. Следом за ними вели их лошадей. Двое легко раненных поддерживали высокого худого бойца. Голова его была сплошь замотана бинтами с густо проступавшей кровью. Он шел, часто спотыкаясь, положив руки на плечи товарищей.

— Какого полка? — спросил Митька, останавливая лошадь.

— Двадцатого, — отозвался боец с подвязанной рукой. — А вы чего тут, ребята?

— Товарища ищем.

Раненый кивнул головой через плечо:

— Там ищите. Там их много лежит.

В поле подле раненых копошились санитары и помогавшие им трубачи.

Митька Лопатин глянул вокруг. Два трубача ловили лошадь под казачьим седлом. Она не давалась, била задом и хищно скалила зубы, норовя укусить.

— Гляди, — сказал Митька, — это ж Харламова конь.

— Эй! Эй! Чего вы нашего коня гоняете? — крикнул Федоренко, подъезжая к трубачам.

— Ваш, значит, конь? — спросил старый трубач.

— С нашего взвода, — отвечал Митька Лопатин.

— Скажи, какое дело! — удивился трубач. — До старости дожил, а не видел, чтобы конь, как собака, не допускал до хозяина.

Митька слез с лошади.

— А где хозяин? — спросил Митька, чувствуя, как у него тревожно забилось сердце.

— А вон лежит, — показал трубач. — Ты поосторожнее, парень, а то как бы конь тебя не убил.

Но Митька Лопатин храбро подбежал к лошади, которая, узнав его, доверчиво ткнула ему в плечо головой, и склонился над Харламовым.

Харламов лежал на спине, широко раскинув руки. Видимо, тут произошла страшная схватка. Вокруг лежало несколько изрубленных тел.

Красивое лицо Харламова было обезображено глубокой сабельной раной. Тут же валялась перерубленная фуражка.

— Санитара! — сдавленным голосом сказал Митька.

— Санитар тут без надобности, — заметил старый трубач. Он поднял и опустил безжизненно упавшую руку Харламова.

— Какого человека убили… — тихо сказал Федоренко. — Лучшего бойца в эскадроне.

Вдали послышались звуки сигнальной трубы. Митька нагнулся к Харламову, поцеловал его в губы и, сложив ему руки, выпрямился.

— Вы уж, товарищи, как полагается, схороните его, — просительно сказал он трубачам. — Это был такой парень… такой…

Митька не договорил. Нижняя челюсть его задрожала. Он сжал зубы, нахмурился. Только теперь, в эту минуту, он почувствовал, какого друга потерял. К его горлу подкатился колючий клубок. Не желая показать душевную слабость, он отвернулся, сел в седло и, ведя в поводу лошадь Харламова, поскакал к полку, откуда все настойчивее доносились звуки трубы, игравшей сбор.

Он скакал и не видел, как Харламов пошевелился и, чуть приподнявшись, молча посмотрел ему вслед…

В степи разливались холодные тени. Быстро темнело. На землю опускалась безлунная ночь. Постепенно все' затихло вокруг, и только одинокая лошадь, потерявшая всадника, еще бегала под тихо мерцавшими звездами. Она останавливалась, призывно ржала и, не получая ответа, снова с глухим топотом мчалась в степи…