— Так. Молодцы! — отметил Ворошилов. — Не пора ли и нам, Семен Михайлович? А? — Он показал вдаль, где взлетали черные вихри артиллерийских разрывов и было видно, как бойцы второй бригады, казавшиеся совсем крошечными отсюда, преодолев окопы, пробегали вперед, то исчезая, то вновь появляясь меж беленьких домиков с росшими около них густыми кустами.

Прозвучала команда. Железный шелест прошел над рядами. Блеснули клинки. Полки тронулись рысью. Пулеметные тачанки вскачь пронеслись перед фронтом. Трубачи поспешно отъезжали за фланги.

Внезапно наступила глубокая тишина. Только слышался тяжелый конский топот. Дивизия, развертываясь к атаке, широким потоком заливала все поле между лесом и крутой глубокой лощиной.

Над полками 4-й дивизии загремело «ура». Возникнув в головных эскадронах, крик, подхваченный остальными бригадами, скатывался то к правому, то к левому флангу, все усиливаясь и переходя в сплошной гул.

Конная лава стремительно приближалась к окопам. Уже были видны бегущие толпы солдат. Сжимаясь в клубок и распластываясь в воздухе, лошади прыгали через окопы.

Конная армия тремя колоннами повалила в прорыв…

Шел пятый час дня 7 июня. Генерал, командующий польским фронтом на Украине, сидел у стола в тяжелом кожаном кресле и, нервно переставляя пепельницу с места на место, говорил начальнику штаба:

— Но это же исторический скандал, полковник. Где это видано, чтобы штаб двое суток находился без связи с войсками! Я совершенно дезориентирован. Что происходит на фронте? Где противник? Где наши войска? — Генерал с видом крайнего недоумения развел руками и откинулся в кресле. — А донесения? — продолжал он, помолчав. — Они противоречат одно другому: один доносит о том, что наши войска перешли в наступление; другой — о прорыве Буденным фронта под Сквирой; третий… третей вообще ничего не доносит. Кому верить, полковник?

— Связь сегодня будет восстановлена, — сказал начальник штаба уверенно. — Согласно вашему приказу я выслал бригаду Савицкого. Она выловит партизан и восстановит связь.

Они помолчали.

— Послушайте, — вдруг сказал генерал с озабоченным видом, — а что, если Буденный действительно прорвал фронт под Сквирой! — Он поднялся и подошел к карте. — Да-а… — Генерал прикинул на глаз расстояние. — До Сквиры отсюда около ста километров. Интересно знать, где он может находиться в настоящее время? — проговорил он в раздумье.

Ответ донесся извне. В окнах сильно дрогнули стекла. Далекий гул прокатился за городом. На столе настойчиво загудел телефон.

Генерал взял трубку.

— Да, да, да, командующий… Что? Как они попали сюда? В двух километрах от города?.. Ближе?.. Гм… Вы слушаете меня? Немедленно двинуть к восточной окраине два маршевых батальона… Что? Да, я выезжаю.

Генерал взял со стола портфель с документами и в сопровождении полковника вышел из комнаты.

Но едва они успели спуститься по лестнице к стоявшему у подъезда автомобилю, как по улице послышался быстрый конский топот. К штабу фронта скакал улан без фуражки.

— Большевики! Большевики! — кричал он отчаянным голосом.

Где? — спросил генерал, когда улан с ходу остановился подле машины.

— Разрешите доложить, пане генерал…

— Короче! Где большевики?

— Да вот они, пане генерал! — показал улан в глубину улицы.

Генерал увидел маленькие фигурки солдат в серых мундирах. Они перебегали, часто' отстреливаясь. Не ожидая приказаний, шофер включил газ.

Генерал и полковник поспешно сели в машину. Как раз в эту минуту из переулка показалось несколько всадников. Передний, в фуражке, с короткими щеточками усов на полном, искаженном гневом лице, увидя отъезжающую машину, пустил во весь мах большую рыжую лошадь в белых чулках.

— Стой! Стой! — крикнул он, выхватывая револьвер из кобуры.

Щелкнул выстрел. С генерала слетела фуражка.

Машина рванулась и, взвыв мотором, на полной скорости помчалась по улице…

Когда Харламов вместе с другими бойцами вбежал в большой двор тюрьмы, в маленьких окошечках верхнего этажа показались первые языки пламени. Огонь с шумом вырывался наружу. Над крышей поднималась туча густого, как смола, дыма. Двор был забит красноармейцами, ломившимися в закрытые двери.

— Это, товарищи, не иначе жандармы подожгли. Чисто цепные собаки, эти жандармы. За глотку зубами рвут, людоеды, — говорил случившийся тут человек в замасленной блузе, по виду рабочий.

Харламов огляделся. У наваленного грудой булыжника лежали лопаты и лом. Он схватил лом и со словами: «А ну, ребята, за мной» — бросился к железным дверям. Заглушая все звуки, над двором пронесся пронзительный крик. За одной из решеток верхнего этажа показалось бледное лицо. Размахивая руками, человек кричал что-то. За его спиной вспыхнуло пламя. Человек еще раз взмахнул руками и с воплем скрылся в дыму.

— Товарищи! Да что ж это? Люди горят! А ну, братва, нажимай! — закричали вокруг.

Двери с грохотом рухнули. Обгоняя друг друга, бойцы рассыпались по коридорам тюрьмы.

Митька Лопатин, захваченный общим порывом, метался от камеры к камере, сбивал замки и, надрывая голос, кричал:

— Выходи, товарищи! Выходи на свободу!

Из камер появлялись люди в лохмотьях.

— Товарищи, милые! Ох, братцы дорогие, не думали живыми уйти! — говорили они, кто обнимая бойцов, кто не имея сил подняться и выползая в коридор. На их опухших лицах голодным блеском светились глаза…

Харламов бежал по верхнему коридору. За поворотом слышался стук. Двое бойцов — высокий и низенький — били прикладами в железную дверь, преграждавшую ход в другую половину коридора.