тетку Дмитрия, находились теперь в домике. Яркий свет вливался через дверь, освещая душное помещение. Кэтрин толкнули к молодому и сильному парню, который, крепко стиснув ее руки, завел их вперед.

– Меня, кажется, еще и свяжут? – фыркнула Кэтрин. – Как мило!

– В веревках нет нужды, – снисходительно сообщила Соня. – Родион вполне способен удержать тебя, сколько потребуется.

– И сколько же времени для этого потребуется?

– Тебя станут сечь, пока не попросишь прощения за свою наглость.

Кровь мгновенно отлила от лица Кэтрин. Так вот что означает посещение дровяного склада! Боже, да она внезапно очутилась в средневековье!

– Вы с ума сошли, – медленно, ясно выговаривая каждое слово, объявила Кэтрин, повернув голову, чтобы брезгливо оглядеть стоявшую сзади женщину. – Вам это с рук не сойдет. Я леди Кэтрин Сент-Джон, дочь графа Страффорда.

Соня вздрогнула, но тут же оправилась. Она уже пришла к выводам относительно Кэтрин, а в России не только крепостные поддавались первому впечатлению. Эта женщина ничего не значит. Обращение с ней Дмитрия это доказывало. Долг Сони – в корне задушить ее отвратительное высокомерие, прежде чем им заразятся другие слуги.

– Кто бы ты ни была, – холодно процедила она, – пора научиться приличным манерам. Сама определишь, сколько понадобится для того, чтобы немного тебя исправить. Правда, можешь встать на колени и попросить прощения сейчас…

– Никогда! – выпалила Кэтрин. – Я отношусь с почтением только к тем, кто этого заслуживает. Вы же, мадам, достойны лишь презрения.

– Начинайте! – взвизгнула Соня, вновь багровея от ярости. Кэтрин стремительно повернула голову, пригвоздив взглядом лакея, державшего ее за руки.

– Немедленно отпустите! – приказала она так властно, что пальцы Родиона едва не разжались. Но рядом стояла княжна. Кэтрин поняла, в чем дело, заметив тревогу и нерешительность на грубой физиономии лакея. Соня победила. – Лучше молитесь, чтобы вас не было рядом, когда князь все узнает…

Кэтрин осеклась, готовясь к худшему, и услышала свист розги еще до того, как она опустилась на спину. Дыхание с шумом вырвалось из легких Кэтрин. Она едва не застонала, и первый, же удар повалил ее на колени.

– Скажите ей все, что она желает, госпожа, – умоляюще прошептал Родион, глядя на нее сверху вниз. Он единственный видел лицо Кэтрин и хотел сказать еще что-то, но тут второй удар пришелся по тому же месту, а потом и третий, четвертый, пятый… Руки ее дрожали, на закушенной губе появились капельки крови. В отличие от крепких крестьянок, закаленных годами тяжкого труда, она была слишком изящной, слишком деликатной, чтобы вынести подобное наказание. Для крепостной, возможно, несколько ударов ничего не значат. Но Кэтрин не крепостная. И выдержать подобное унижение нет сил.

– Отпустите меня, – сумела выговорить Кэтрин на просьбу Родиона.

– Не могу, госпожа, – жалко пробормотал он, видя, что Семен снова размахнулся.

– Тогда… не позволяйте… мне… упасть.

– Только скажите ей…

– Не могу, – охнула Кэтрин, шатаясь под следующими ударами. – Гордость Сент-Джонов, знаете ли…

Родион не верил ушам. Гордость? Она не шутит? Только господа могли позволить себе быть гордыми! Матерь Божья, что же он натворил! Неужели девушка вправду та, за кого себя выдает?!

Ни с чем не сравнимое облегчение охватило лакея, когда минутой позже он смог с чистой совестью сказать:

– Она сомлела, барыня.

– Облить ее водой? – спросил Семен.

– Не Стоит, – сухо бросила Соня. – Упрямая девка! Из нее слова не вытянешь! Еще несколько ударов, Семен, чтобы помнила науку.

На этот раз даже Семен осмелился возразить:

– Но она без сознания, барыня.

– И что же? Не почувствует сейчас, почувствует позже, когда очнется.

Родион сжимался при каждом новом ударе проклятой розги, жалея, что не может принять наказание на себя. Но он по крайней мере выполнил просьбу бедняжки и не дал ей свалиться на пол, хотя не понимал, какое это имеет значение.

– Обыщи ее! – приказала наконец Соня. Семен нагнулся и через несколько минут выпрямился, покачивая головой:

– Ничего, барыня.

– Лишний раз убедиться не мешает. И ей не повредит. Лакеи переглянулись. И Родион, с плотно сжатыми губами, вынес Кэтрин из домика, чувствуя бессильную ярость и боль, которые могли быть понятны лишь тому, кто обречен страдать под ярмом крепостничества. Не повредит? Интересно, а как посчитает англичанка, придя в себя?