выше чистильщика сапог на Бродвее…»

С сожалением покинув чемодан, оставив хаос вещей, к которому он, по-видимому, еще собирался вернуться, мучитель Мэтью приказал мне открыть спортивную сумку. Я распорол брюхо сумки молнией.

– Ха, книги! – удивился он. – Что за книги?

– Мои книги.

– Ты их написал?

Подошел Ральф и с удивленным недоверием взглянул на меня. Белая кожа в розовых пятнах, полуоблезший череп, водянистые северные глаза потомка ирландских крестьян. Я молча взял верхнюю книгу «Русский поэт предпочитает больших негров» и, перевернув, показал ему на тыльной стороне свою фотографию.

– Какой это язык? – спросил Ральф.

– Французский.

Мэтью ухмыльнулся, и только сейчас я заметил, как во рту у него сверкнул золотой зуб. Он протянул руку к книге и взял ее, как будто взвешивая, какую пошлину он может востребовать с меня за мою книгу. Вгляделся в обложку… Я вспомнил, что необидное «негрс» французского языка соответствует обидному «ниггерс» по-американски. К моему несчастью. Мэтью зло шлепнул книгой о стол и схватил другую. Другая оказалась голландской. Даже я сам, автор, зная текст, не могу ничего понять по-голландски, но «ниггерс» скалились и с голландской обложки! Ральф взял в руки мою вторую французскую книгу «Дневник неудачника», а Мэтью схватил немецкую! Розовая голая баба с сиськами сидела на обложке. «Fuck off America!» – «Отъебись, Америка!» – называлась книга.

Мэтью с ужасом глядел на книгу. Сказать ему, что это не моя, было невозможно. На книге имелась моя фотография.

– English language? – спросил он даже растерянно. – German. А почему же фак оф Америка? – последние слова он произнес тихо и слабо, очевидно, самому себе не веря, что это он, старый таможенник Мэтью, их произносит.

– Фак оф! – интернациональная идиома, – сказал я грустно. – В Германии все, очевидно, ее понимают. Это издатель дал такое название. Они купили право сменить название. – Мои мучители молчали… – Это обычная практика, – добавил я.

Дезориентированный, как после нокаута, Мэтью сомнамбулически опустился в металлическое кресло с изодранной в клочья обшивкой из кожзаменителя, такое же гадкое, серое и грязное, как и все в этой комнате. Воротник куртки Мэтью, когда-то синий, был облит тонким слоем лакированной грязи – смесью жира с волос, перхоти и таможенной пыли, очевидно.

– You don’t like uncle Sam, do you?[80] Это антиамериканская книга.

– Ничего подобного, – сказал я. – Эту же книгу издает в будущем году издательство «Рэндом хауз». За название я ответственности не несу.

– Ебаные джерманс! – сказал Мэтью, обращаясь к Ральфу. – Я служил в армии в Германии. Они нас ненавидят, американцев!

Я подумал, а почему ебаные джерманс должны любить американцев, победивших их в войне и спустя сорок лет все еще оккупирующих их землю. Разве что если джерманс вдруг станут мазохистами… Мэтью опять взял книгу в руки. Поглядел на обложку. Покачал головой:

– «Фак оф Америка». Тебе придется заплатить анклу Сэму, писатель. Все, что я скажу, и до цента!

Я взглянул на Ральфа. Тот пожал плечами. Мэтью взял мои документы.

– У тебя американская грин-кард, но ты все время живешь в Европе? Почему? – спросил Ральф, заглядывая в мой reentry permit[81].

Белый пермит был зажат в черных руках Мэтью.

– Потому что ваш анкл Сэм не платит мне мани за мои книги и не хочет их издавать. А в Европе я за два года издал семь книг, – зло сказал я.

– Это не его фотография, – убежденно заявил Мэтью, вглядываясь в реэнтри пермит и в грин-кард попеременно. – Фотографии разные.

Ральф вздохнул и, наклонившись к плечу Мэтью, заглянул несколько раз в оба документа.

– Come on, man, – выпрямился он, – фотографии сделаны в разное время. И разные прически тоже…

Ральф даже сделал мне из-за спины Мэтью скользящий знак лицом, сжал его и тотчас разжал, пятнистое… Мол, приятель мой слишком строг, но что я, Ральф, могу поделать, это мой напарник, я обязан с ним считаться.

– Я пойду, найду босса. Нужно разобраться! – сказал Мэтью и встал.

Заглянул в сумку опять. Под книгами лежали папки с несколькими рукописями. Над одной я намеревался работать в Нью-Йорке. Гад вынул мои папки и раскрыл одну из них.

– Что это?

– Манускрипт.

– Чей?

– Разумеется, мой.

– Ральф, он должен платить пошлину за манускрипт? – спросил палач у напарника…

У меня, побывавшего во всех основных полициях мира, привыкшего к унижениям, все же перехватило дыхание от этой чудовищной мерзости, сказанной представителем угнетенного меньшинства.