его, Гала, умер, и власть попала в чужие руки. Масинисса вернул было себе престол, но карфагеняне внушили Сифаку, что Масинисса – сосед слишком беспокойный и опасный и что с ним надо разделаться, пока он слаб, а иначе, со временем, он подчинит себе всех нумидийцев. Началась борьба, которая для Масиниссы была до крайности несчастливой, но и Сифаку окончательного успеха не принесла. Трижды разбивал он врага наголову, и трижды Масинисса чудом увертывался от смерти и набирал новое войско. Правда, к Сципиону он пришел всего с двумя сотнями верховых, не оправившись еще после недавнего, третьего, поражения.

Сципион перенес лагерь к Утике. Здесь ему сообщили, что еще один отряд вражеской конницы, числом около четырех тысяч, стоит в городе Салеке, в двадцати двух километрах от Утики.

– Летом загнать конницу в город?! – вскричал Сципион. – Ну, при таком начальнике она нам не страшна, будь ее даже в десять раз больше!

Не мешкая, высылает он вперед Масиниссу с нумидий-цами выманить неприятеля за ворота и втянуть в сражение, а сам, выждав несколько времени, ведет следом римскую конницу.

Конники Масиниссы, удачно изображая отвагу и испуг попеременно, то подлетали к самым стенам, то откатывались назад. В конце концов они достигли своего и раззадорили врагов. Начальник карфагенского отряда метался по Салеке, поднимая одних, отяжелевших от беспробудного сна и пьянства, и сдерживая других, слепо и беспорядочно рвавшихся к воротам. Сперва Масинисса легко отражал натиск немногочисленного противника, потом силы уравнялись, а потом и весь карфагенский отряд оказался на поле, по сю сторону укреплений, и Масинисса начал отходить. Он отходил к холмам, окаймлявшим поле: за этими холмами – так было условлено заранее – скрывался в засаде Сципион. Высыпав из-за укрытия, римские конники мигом смяли пунийцев, уже утомленных боем и погоней за Масиниссою, и в схватке уложили не меньше тысячи, а преследуя бегущих – еще две.

Сципион поставил в Салеке караульный отряд и возвратился в свой лагерь, но не сразу: семь дней разорял он окрестные городки и деревни, грабя добычу. Затем он обрушился на Утику: этот город он хотел превратить в исходную точку и опорный пункт для всех дальнейших боевых действий.

К стенам придвинули осадные машины, привезенные из Сицилии и изготовленные на месте искусными мастерами. Римские суда снялись со стоянки и блокировали Утику с моря. Вся надежда осажденных была только на карфагенян, а карфагеняне сами чувствовали себя беззащитными, почти обреченными, и гнали нарочного за нарочным к Гас-друбалу, сыну Гисгона, умоляя поспешить на выручку отечеству и поднять против римлян зятя, Сифака. Пунийский полководец навербовал тридцать тысяч пехоты и три тысячи конницы, но приблизиться к лагерю Сципиона один, без Сифака, не осмеливался. Лишь на сороковой день осады союзники соединенными силами подступили к Утике; войско Сифака насчитывало пятьдесят тысяч пехотинцев и десять тысяч конников.

Сципион был вынужден снять осаду. Осень кончалась, и он занялся устройством зимних квартир. На высоком мысу, протянувшемся с юга на север, разбили лагерь легионы. Северную оконечность мыса заняли моряки, вытащив на сушу свои суда. Южнее пехотного лагеря расположилась конница, а еще южнее, через перешеек, отделявший мыс от материка, провели вал и ров. Навезли громадное количество хлеба и прочих съестных припасов из Италии, Сицилии и Сардинии, доставили и одежду для солдат – двенадцать тысяч туник и тысячу двести тог.

В том году успешно боролся против Ганнибала в Брут-тии консул Публий Семпроний Тудитан совместно с бывшим консулом Публием Крассом.

Консулами на следующий год были избраны Гней Сер-вилий Цепибн и Гай Сервилий Гемин.

Стоя на зимних квартирах, Сципион попытался завязать переговор» с Сифаком. Царь принял посланцев Сципиона и даже сказал, что готов вернуться к союзу с Римом, но только если обе враждующие стороны очистят чужие владения: пусть Сципион покинет Африку – в тот же день карфагеняне отзовут Ганнибала из Италии. Нелепое это условие римский командующий, разумеется, пропустил мимо ушей, но переговоров не прервал – чтобы оставить открытым для себя вход во вражеские лагери.

Зимний лагерь карфагенян был почти сплошь деревянный, а нумидийцы зимовали в шалашах, сплетенных из тростника и разбросанных как попало – даже за линией лагерных укреплений. Узнав об этом, Сципион проникнулся надеждою истребить врага огнем. Вот чего ради продолжал он засылать к Сифаку одно посольство за другим, и с каждым из них под видом слуг прибывали самые опытные и самые храбрые легионеры.

Пока у послов шли беседы с царем, мнимые прислужники разбредались повсюду, высматривая выходы и входы, расположение хижин, размещение караулов, прикидывая расстояние между двумя лагерями – Гасдрубала и Сифака, – соображая, когда лучше нанести удар, ночью или же днем. Всякий раз «прислужники» быцдли иные; таким образом, довольно много римских солдат успели познакомиться с неприятельским расположением.

Наконец римляне объявляют нумидийцу:

– Наш император требует у тебя ответа решительного и определенного. Весна уже совсем близко: надо либо заключать мир, либо открывать военные действия.

Обманутые Долгими переговорами, Сифак и Гасдрубал не сомневались, что Сципион жаждет мира, и потому к прежним своим предложениям добавили новые, еще более несуразные. Это дало Сципиону желанный повод прервать перемирие. Он сообщил царскому послу, что сам всей душою был бы рад замириться, но советники его настаивают, чтобы царь сначала порвал с карфагенянами, и ни на какие уступки не соглашаются.

Чтобы сбить врага с толку, римляне делают вид, будто возобновляют осаду Утики: в гавань опять входят корабли с осадными машинами на борту, двухтысячный отряд пехоты захватывает холм, возвышающийся над городом. Но в тот же день, еще до заката солнца, легионы выступили из лагеря и примерно в полночь были у цели. Лелию и Масиниссе Сципион отдает приказ поджечь лагерь Сифака, на себя же берет стоянку Гасдрубала.

Хижины на краю вспыхнули в один миг, мигом занялись и соседние строения, и скоро в дыму и в пламени был уже весь лагерь. Конечно, ночной пожар вызвал и страх, и сумятицу, но об истинной его причине никто не догадывался, и нумидийцы выскакивали наружу и бросались тушить огонь безоружные – и гибли массою под мечами врагов. Многие сгорели заживо, многие были раздавлены и растоптаны насмерть в тесном проеме лагерных ворот.

Карфагеняне увидели пожар у соседей, услышали крики и стоны и тоже решили, что это несчастная случайность, и – тоже без оружия – нестройной толпою помчались на помощь. Но за валом и рвом, в темноте, их перехватили люди Сципиона и всех перерезали, не столько даже из ожесточения, сколько из страха, как бы кто не вернулся и не поднял тревогу. Затем через брошенные стражею ворота римляне ворвались в пунийский лагерь, и он запылал так же точно, как нумидийский.

Из всего вражеского войска спаслось не более двух тысяч пехотинцев и пятисот конников во главе с обоими вождями. Захваченное у неприятеля оружие Сципион посвятил в благодарственную жертву богу огня Вулкану и предал сожжению.

В Карфагене суфеты (они обладали властью, схожею с консульской в Риме) собрали сенат. Одни сенаторы советовали просить у врага мира, другие – срочно вызвать из Италии Ганнибала, третьи, обнаруживая не пунийский, а, скорее, римский нрав и твердость в бедах, – продолжать борьбу своими средствами и силами. Это последнее мнение, дружно поддержанное партией баркидов, возобладало, и был объявлен новый набор в городе и в ближних селах. Не поддался отчаянию и Сифак: молодая супруга, рыдая, заклинала его не оставлять отца ее и отечество на произвол врага, и слезы Софонибы тронули сердце царя не меньше, чем ее ласка. Он призвал к оружию всю молодежь своего государства, и, когда немного дней спустя Сифак и Гасдрубал вновь соединились, под их командою было около тридцати тысяч воинов.

Сципион, вернувшийся было к осаде Утики, поспешно двинулся навстречу противнику. Три дня продолжались предварительные, мелкие стычки, на четвертый состоялось сражение. Нумидийские и карфагенские новобранцы оказались беспомощны перед отлично выученным римским войском и были истреблены почти целиком. Сифак и Гасдрубал снова спаслись бегством.

В Италию, к Ганнибалу, выехали послы сената; теперь уже никто в Карфагене этому не противился.