тогда наш консул просто издевается над нами.

Да, я против похода в Африку и заявляю это открыто, несмотря на укоры, которые непременно услышу. Во-первых, мне припомнят всегдашнюю мою медлительность – и, уж конечно, люди молодые не упустят случая обозвать меня трусом и ленивцем, – а во-вторых, меня упрекнут в зависти к растущей изо дня в день славе нашего замечательного консула.

Но возьмите в рассуждение если не натуру мою и не бесчисленные почести, которыми я обременен и пресыщен, то хотя бы мои годы. Мне ли, старику, после пяти консульств соперничать с юношей моложе моего сына? Мне ли, утомленному не только битвами и победами, но и самою жизнью, оспаривать у него провинцию Африку?

Я всегда ставил благо государства выше собственной славы и, не колеблясь, поставлю выше твоей, Публий Корнелий. ВЬрочем, сегодня нужды в этом нет: изгнать из Италии Ганнибала, который держит нас в страхе вот уже четырнадцатый год, – это ли не великий подвиг?

Ты утверждаешь, что, переправившись в Африку, уведешь за собою и Ганнибала, – к чему такие хитрые уловки, чтобы встретиться с врагом, почему бы не напасть на него сразу? Ты стремишься к высочайшей цели – ты хочешь положить конец Второй Пунической войне. Прекрасно! Но сперва надо защитить свое, а потом захватывать чужое, сперва водворить мир в Италии, а потом сеять войну в Африке! А подумал ли ты о том, какими опасностями грозит Риму твой непомерно дерзкий замысел? Боги да сохранят и избавят нас от такой беды, но что будет, если Ганнибал разобьет Публия Красса, – как дозовемся мы тогда из-за моря Публия Сципиона? Я не склонен преуменьшать твои достижения и успехи, но Испания – ничто по сравнению с Африкой, где нет ни единой гавани, открытой для нашего флота, ни единого дружественного нам народа, города или царя. Уж не готов ли ты поверить нумидийцам? Разумеется, и Сифак и Масинисса хотели бы занять место карфагенян и владычествовать над Африкою, но любой чужеземной власти они предпочтут карфагенскую и против римлян поднимутся все сообща, забыв о прежних раздорах.

Да и пунийцы будут защищать свою землю, храмы своих богов, могилы отцов и дедов, свои алтари и очаги, жен своих и детей далеко не так вяло и робко, как защищали Испанию, и Ганнибал в Африке – ежели ты на самом деле выманишь его из Италии – будет куда сильнее и страшнее, чем теперь в Бруттии.

Публий Корнелий Сципион поставлен консулом не для того, чтобы тешить свое честолюбие, а чтобы служить общему делу, войско римское набрано для того, чтобы охранять город Рим и Италию, – вот мое мнение.

Сципион тут же поднялся и ответил Фабию – не дерзко и не резко, но с чрезвычайною твердостью, решимостью и откровенностью.

Он говорил, что мечтает не только сравняться славой с Квинтом Фабием Максимом, но и превзойти его, и мечты своей скрывать не намерен, ибо всякий, кто велик душою, жаждет подняться выше всех знаменитых людей, когда бы и где бы они ни жили. Если же старшие станут сдерживать младших в благородном этом порыве, ущерб понесет государство и род человеческий в целом. Борьба в Африке сопряжена не только с опасностями, но и со многими преимуществами. Пунийцы – коварные союзники, жестокие и тягостные властители. Кто же из соседей согласится хранить им верность, когда владычество их заколеблется? А собственной силы у Карфагена нет: войско его сплошь составлено из африканских и нумидийских наемников. Довольно Африке наслаждаться миром и покоем, пусть теперь она кричит от отчаяния, ужаса и боли, а измученная Италия пусть отдохнет. Пусть римский лагерь встанет у ворот Карфагена, пусть все бедствия войны, которые мы терпим уже второй десяток лет, обратятся против карфагенской земли.

Сенаторы слушали Сципиона в неодобрительном безмолвии. Когда он закончил, Квинт Фульвий – в прошлом четырежды консул – спросил:

– Скажи прямо, Публий Корнелий, позволишь ли ты нам решить вопрос о провинциях так, как мы сочтем нужным и правильным, и подчинишься ли нашему решению?

– Я поступлю в согласии с интересами государства, – был ответ.

Тогда Фульвий воскликнул:

– Народные трибуны, раз консул не намерен повиноваться сенату, я отказываюсь подать свое мнение и прошу вашей защиты и поддержки!

Трибуны сочли просьбу справедливой и законной и объявили, что не допустят вмешивать народ в дела, подлежащие ведению сената. Сципион был вынужден уступить, и на другой день сенат назначил консулам провинции: Публию Лицинию Крассу – Бруттий, Публию Корнелию Сципиону – Сицилию с правом переправиться в Африку, если того потребует общественная польза.

Регулярного набора Сципион не производил, а вместо того призвал добровольцев, и на призыв откликнулись около семи тысяч человек из разных краев Италии. И снарядить новый флот тоже помогла вся Италия, не обременяя расходами казну. Одни области прислали хлеба и всяких иных припасов, другие – корабельный лес, третьи – железо, парусину, смолу, четвертые – щиты, шлемы, копья, дротики, пятые – топоры, мотыги, ломы, крючья, шестые – деньги для жалованья гребцам.

На верфях близ Рима заложили тридцать боевых судов. Сципион неотступно наблюдал за работами, торопя и подгоняя мастеров, и уже через полтора месяца суда были спущены на воду и готовы выйти в море.

Благополучно прибыв в Сицилию, Сципион вооружил добровольцев и разбил их на центурии, но оставил при себе три сотни самых крепких и ловких юношей. Потом он выбрал триста молодых сицилийцев из лучших семейств острова, известил их, что они должны отправиться в Африку, и назначил день смотра.

Ужасной и мучительной представлялась сицилийцам их будущая служба вдали от дома, но ослушаться они не посмели и в назначенный срок явились показать консулу своих коней и оружие. Завершив смотр, Сципион обратился к ним с неожиданным предложением:

– Мне докладывали, что кое-кто из вас боится и не желает служить за морем. И правда, вид у вас невеселый. Ну что ж, лучше сразу признаться, чем после жаловаться и только мешать общему делу.

Хотя консул говорил приветливо и благосклонно, поначалу все робели.

Наконец кто-то один промолвил едва слышно:

– Я на войну не хочу. А Сципион ему в ответ:

– Благодарю тебя за откровенность и в награду дам тебе заместителя, а ты отдашь ему коня, оружие и снаряжение, и уведешь с собою в свой дом, и выучишь всему, что надо знать и уметь хорошему коннику.

И с этими словами указал на одного из трехсот добровольцев, которые стояли подле.

Приняли заместителей и прочие сицилийцы и обучали их с величайшим усердием, потому что консул предупредил: если кто будет нерадив, пойдет служить сам. Этот конный отряд был впоследствии одним из лучших в Сципионовом войске.

На большой поход в Африку Сципион в том году так и не решился. За море ушел лишь Гай Лелий на нескольких старых судах (новые приберегали для будущего – для дел более важных). Он высадился ночью у города Гиппона и с первыми лучами зари повел своих людей грабить прибрежные поля и деревни. Насмерть перепуганные гонцы кинулись в Карфаген и сообщили, что явился римский флот во главе с самим Сципионом.

Страх и тоска охватили город. «Как переменчива судьба! – думали карфагеняне. – Еще совсем недавно наше победоносное войско стояло у стен Рима, а теперь мы вскоре увидим опустошение Африки и осаду Карфагена». Но следом доставлена новая весть – что из Сицилии приплыл не Сципион, а только его легат с малочисленным отрядом, и карфагеняне вздохнули свободнее.

Услышал о приходе римских кораблей и Масинисса. Он прискакал к Лелию и просил передать Сципиону, чтобы тот не мешкал – более благоприятных обстоятельств для войны в Африке желать нельзя. Правда, он, Масинисса, изгнан врагами из своих владений, но войска у него много, и пешего, и конного. А Лелию в Африке задерживаться нельзя, пусть поскорее плывет назад, в Сицилию: из карфагенской гавани уже отправился флот, с которым ему одному, без помощи Сципиона, не совладать.

Назавтра Лелий погрузил на борт добычу и пустился в обратный путь. Сципиона рассказ его о беседе с Масиниссою очень порадовал и обнадежил, а воины жадными глазами смотрели, как разгружают суда, громко завидовали счастливцам, которые эту добычу захватили, и мечтали поскорее попасть в Африку