— Если вам никто не говорил об этом, что ж, ваше зеркало должно было вам это подсказать.

Он мрачно рассмеялся и сказал:

— Леди, мне в последнее время не нравится смотреться в зеркала, в былые времена меня считали очень симпатичным парнем.

Говоря это, он усилил расслабленную сексуальность своей позы. Я легко могла себе представить, каким Савл был, когда его плоть совпадала с его костной основой: широкий, плотный, крепкий, светловолосый сильный мужчина, сияющий здоровьем, с сероватого оттенка холодными глазами, мужчина проницательный и четкий в своих оценках. Но аккуратная новая одежда только подчеркивала дисгармоничность его вида; он выглядел совершенно неправильно, я поняла, что он выглядел больным, да и в лице его была какая-то нездоровая белизна. И все равно он продолжал стоять так же, расслабленно, не меняя позы, не глядя на меня, Анну, прямо; но бросая мне откровенный сексуальный вызов. Я подумала, как странно, что это тот же самый человек, который способен на подлинное и глубокое понимание женщин, на то простое человечное тепло, которое проявляется даже в самом выборе слов, когда он говорит о женщинах. Я чуть было не бросила ему ответный вызов, чуть было не сказала что-то вроде: «Что, черт возьми, ты думаешь, ты делаешь, когда сначала говоришь со мной на взрослом языке, а потом вдруг предстаешь передо мной в образе героического мальчика-ковбоя с невидимыми револьверами, рассованными по всем карманам штанов?» Но нас разделяло огромное пространство, он снова начал говорить, он снова читал лекцию. Как бы то ни было, я сказала, что устала, и пошла спать.

Провела сегодняшний день «играя в игру». К полудню достигла того состояния расслабленного осмысления, которое и было моей целью. Мне кажется, что если я смогу добиться какой-то самодисциплины, вместо того чтобы читать бесцельно, бесцельно думать, то я сумею справиться с депрессией. Очень для меня плохо, что со мной нет Дженет, мне не нужно вставать по утрам, у моей жизни нет внешней формы. Должна придать ей внутреннюю форму. Если не сработает «игра», пойду работать. Я и так должна это сделать, из финансовых соображений. (Замечаю, что я почти не ем, считаю каждый пенни, настолько неприятна мне мысль о работе.) Я найду себе какую-нибудь социальную работу — это то, что у меня хорошо получается. Сегодня очень здесь безмолвно. Никаких признаков присутствия Савла Грина. Довольно поздно позвонила Молли — говорит, что Джейн Бонд «попалась на удочку» мистера Грина. Она добавила, что думает, что, если женщина может увлечься мистером Грином, значит, она начисто выжила из ума. (Предупреждение?) (*3) «Это мужчина, с которым один раз переспишь, а потом, будь уверена, потеряешь его телефон, черт возьми. Если бы мы по-прежнему были такими, ну, женщинами, которые могут переспать с мужчиной один раз. Эх, были же деньки…»

Проснувшись сегодня утром, я поняла, что чувствую себя так, как никогда раньше. Моя шея была напряжена, не гнулась. Я замечала каждый свой вздох — силой пришлось себя заставить глубоко дышать. Но главное — у меня сильно болел живот, точнее, область живота под диафрагмой. Как будто там свело мышцы, как будто там был узел. И всю меня переполняло неопределенное мрачное предчувствие. Именно это чувство заставило меня в итоге отбросить те диагнозы, которые я ставила себе сначала: несварение желудка, продуло шею и тому подобное. Я позвонила Молли и спросила, нет ли у нее хоть какой-то книги с медицинским описанием симптомов заболеваний, а если есть, то пусть она прочтет мне описание состояния тревоги. Вот тут-то я и выяснила, что я испытываю состояние тревоги, ей я сказала, что мне было нужно проверить достоверность описания такого состояния в прочтенном мной романе. Потом я села, чтобы подумать и разобраться, откуда проистекает мое состояние тревоги, — я не тревожусь о деньгах, нехватка денег никогда в жизни не могла меня расстроить, я не боюсь быть бедной, и, в любом случае, всегда можно заработать денег, стоит только задаться такой целью. Я не беспокоюсь за Дженет. Я не вижу никаких причин, по которым я могла бы впасть в тревогу. «Назвав» то состояние, в котором я нахожусь, состоянием тревоги, я ненадолго его ослабила, но сегодня вечером (*4) мне снова очень плохо. Невероятно.

Сегодня телефон зазвонил очень рано — Джейн Бонд искала Савла Грина. Постучалась к нему, в ответ — тишина. Несколько раз он вообще не приходил домой, не ночевал. Собиралась сказать ей, что он не приходил, но потом мне пришло в голову, что если она действительно «попалась к нему на удочку», то сказать ей такое будет бестактностью. Снова постучалась, заглянула в его комнату. Он был там. Я была поражена тем, как Савл спал — туго свернувшись под аккуратной простыней. Позвала его, но ответа не получила. Подошла к нему, положила руку ему на плечо, никакой реакции. Неожиданно испугалась — он был настолько неподвижен, что на секунду мне показалось, что он умер, он был неподвижен абсолютно. Та часть его лица, которая была мне видна, была белой как бумага. Как тонкая, слегка помятая бумага. Попыталась повернуть его. Когда я прикоснулась к нему, оказалось, что он очень холодный, — почувствовала, как холод пронзительно вошел в мои ладони. Я испытала ужас. Даже сейчас могу ладонями ощутить холодную тяжесть его тела, прикрытого пижамой. Потом он проснулся — но очень резко. Он одновременно обхватил мою шею движением напуганного ребенка и сел, тут же перекинув ноги через край кровати. Он был напуган очень сильно. Я сказала:

— Ради Бога, это всего лишь Джейн Бонд, она звонит вам.

Савл на меня смотрел во все глаза — потребовалось долгих полминуты, прежде чем до него дошел смысл этих моих слов, и я их повторила. И тогда он, спотыкаясь на ходу, пошел к телефону. Он сказал: «Ну да, ну да, нет» — очень коротко. Я спустилась вниз, прошла мимо него. Все это очень плохо на меня подействовало. Я чувствовала мертвенный холод на своих ладонях. И потом — эти его руки на моей шее, они со мною говорили языком, который сильно отличался от всего, кем был их хозяин, когда он бодрствовал. Я крикнула Савлу, чтобы он спускался вниз, пить со мной кофе. Повторила это несколько раз. Он спустился, очень тихий, очень бледный, настороженный. Подала ему кофе. Я заметила:

— Вы спите очень крепко.

Он сказал:

— Что? Ну да.

Потом пробормотал что-то невнятное про кофе, замер. Он не слышал, что я говорю. Его взгляд был одновременно сосредоточенным и осторожным, но и отсутствующим тоже. Думаю, он меня перед собой не видел. Он сидел, помешивая кофе. Потом он начал говорить, и я клянусь, он выбрал тему наобум, она могла быть и другой, какой угодно. Он говорил о воспитании маленьких девочек. Он говорил об этом очень умно и весьма академично. Он говорил и говорил — и я тоже пыталась что-то говорить, но он не знал об этом, он меня не слышал. Он говорил — а я заметила, что становлюсь рассеянной, почти не слушаю, потом мое внимание стало цепляться за что-то в его речи, я поняла, что реагирую на слово «я». «Я, я, я, я, я» — мне начало казаться, что этим словом в меня стреляют как из пулемета, слово это подобно пулям входит в мое тело. На мгновение я себе представила, что его рот, подвижный, быстрый, это — огнестрельное оружие. Я перебила, он не услышал, я снова перебила, сказав:

— Вы хорошо подкованы в вопросах воспитания, вы были женаты?

Он вздрогнул, рот остался приоткрытым, он на меня уставился.

Потом — громкий резкий молодой смех:

— Женат? Вы что, смеетесь?

Это меня сильно задело, его предостережение было слишком прозрачным. Этот мужчина, предостерегающий меня, женщину, говорящий мне откровенно о своем отношении к браку, был совершенно другим человеком, чем тот, который говорил навязчиво, маниакально, маниакально прял пряжу из умных слов (однако ежесекундно в нее вставляя узелки из слова «я») на тему воспитания девочки, о том, как вырастить из нее «настоящую женщину», и, опять же, совершенно иным, чем тот мужчина, который взглядом раздевал меня в наш первый день знакомства. Я чувствовала, как у меня сводит мышцы живота, и тут впервые я осознала, что мое состояние тревоги связано с Савлом Грином. Я резко отодвинула пустую чашку из-под кофе и сказала, что мне пора принимать ванну. Я совершенно забыла, как он реагирует, когда ему говоришь, что у тебя есть другие дела. Его как будто пнули или ударили. Потому что он опять сделал резкое движение, порываясь встать со стула, словно ему отдали приказ. На этот раз я ему сказала:

— Савл, ради всего святого, расслабьтесь.

Инстинктивное движение в порыве убежать, которое он подавил усилием воли. Такие моменты, когда он пытался контролировать себя, выглядели как зримая физическая борьба с самим собой, борьба, в которой были задействованы все мышцы его тела.

Потом он проницательно на меня взглянул, очаровательно мне улыбнулся и сказал:

— Вы правы, полагаю, я не самый безмятежный человек на свете.