Оставляя позади рудники, армия уходила к долине Ханха, к переправе, к подземным входам в башни Крина.

/падает багряный лист осени — смещение/

Армахог провожал войско до южных ворот. После проникновенной и пламенной речи Пресветлого весь Гардгэн словно загорелся словами правителя, как будто только сейчас люди поняли: грядет великая беда, и теперь в этом мире кое-что зависит и от них. Пока ряды вооруженных солдат тянулись по улицам, к старэгху несколько раз подбегали неведомо как пробравшиеся через заслон охранников парни, горевшие единственным желанием: записаться на службу. Армахог просил всех прийти завтра на главную площадь — там сейчас стучали топорами плотники, пахло свежей древесиной и железом. К утру должны были выстроить специальный помост, где поставят свои столики вербовщики.

Он посмотрел, как закрываются за ушедшими ворота, взглянул на темнеющий лоскут неба и повернул назад, ко дворцу. К собственному удивлению, Армахог понял, что сегодня у него абсолютно свободный от забот вечер: все мелкие дела могли решить многочисленные заместители, а готовить задуманную им и Талигхиллом операцию старэгх начнет завтра. Возможно, если все получится, он даже подоспеет к Крина до того момента, как…

Тэсса!

Армахог пошатнулся от накатившей волны, в которой смешались тоска и безысходность.

Тэсса!

Ты все-таки позволил ей поехать туда! А ведь мог же, мог предупредить, что-то предпринять, чтобы остановить ее. В конце концов, мог послать к демоновым дядьям этот проклятый договор!

Но я заботился о стране. Ведь план Талигхилла — единственная надежда на спасение. Все эти переговоры и прочие дурацкие идеи не помогли бы. А…

Ты предал ее! Послал на верную смерть. Ты, воин, позволил себе…

Заткнись!

Последнее он, забывшись, выкрикнул вслух. Потрепанный прохожий шарахнулся в сторону и поспешно скрылся в темном проулке — подальше от сумасшедшего воителя.

Армахог остановился и посмотрел по сторонам. Он находился перед заведением, вывеска которого отличалась лаконичностью и была ему хорошо знакома: «Благословение Ув-Дайгрэйса».

Не колеблясь ни минуты, старэгх толкнул тяжелую деревянную дверь и вошел.

Несмотря на позднее время, зал для посетителей пустовал. Только за стойкой, в глубине, из приоткрытой двери доносились громкие отчаянные вопли — голосила женщина.

Армахог пересек гулкий вымерший зал с перевернутыми вверх ножками скамьями, лежащими на столах, и остановился на пороге кухни. Там билась в руках кухарок полная немолодая женщина с растрепанными седеющими волосами. Девицы пытались ее утешать, но как-то слабо и неуверенно, готовые сами разреветься, подвернись только весомый повод.

— Ушел! — голосила женщина. — Ушел! Людоньки добрые, людоньки милостивые, ушел ведь! Взаправду ушел! Ушел! Уше-ооо-ол!!!

— А что, сегодня здесь не кормят? — нарочито грубым тоном поинтересовался Армахог

Девицы оставили голосившую в покое и все, как одна, посмотрели на воина.

— Я спрашиваю, здесь сегодня кормят? — все так же небрежно повторил старэгх.

Кухарки пришли в себя и стали потихоньку разъяряться от неслыханной дерзости вошедшего.

— Ты что же, не видишь, что у человека горе? — спросила одна из них, та, что постарше да пообъемистее. — Ты что же, зверь лютый, чтобы такое спрашивать?

Армахог покачал головой и тяжело вздохнул:

— С ума посходили. Начисто. Все сразу. Голосят они, понимаешь! Ну давайте — уехали ваши мужчины вас защищать, а вы — убиваться, седые волосы отращивать — да? Тоже невидаль — война. Уехал и вернется. Конечно, если станете верить и ждать, как полагается. А не ревмя реветь — вы женщины, а не буйволицы. Так я последний раз спрашиваю: кормить будете?

Женщина перестала голосить и начала медленно подниматься с табурета, угрожающе надвигаясь на старэгха. В глазах ее плескалась мутная безумная волна — Армахогу не раз приходилось видеть подобную во взглядах тех, чей разум готов был помутиться от сильного горя. Впрочем, как ему казалось, здесь еще не все потеряно.

— Я тебя накормлю! — прошептала, подходя вплотную, голосившая. — Я тебя накормлю и напою, тыловая ты крыса! Хорек! Пес падальный! Шакал! Пока ты здесь сидишь, сын мой будет там…

Она сломалась и рухнула на столик, содрогаясь в беззвучных рыданиях. Армахог взглядом отстранил ринувшихся помогать кухарок и обнял плачущую за плечи:

— Все будет хорошо, успокойся. Все с ним будет в полном порядке. Вернется, куда денется. Пойдем-ка в зал, выпьем чайку горяченького — нас сейчас твои девушки угостят мятным чайком — выплачешься, успокоишься. Пойдем.

Женщина не сопротивлялась, хотя рыдала не переставая. Кухарки, повинуясь безмолвному приказу Армахога, захлопотали над чайником.

Он вывел ее в зал, прислонил к стене; перевернул, опуская на пол, одну из скамей. Потом усадил на нее женщину и сел рядом, обнимая за плечи:

— Все будет в порядке.

Девицы принесли чай, корзиночку с печеньем и ушли на кухню, переглядываясь и перешептываясь. Одна, самая догадливая, заперла изнутри входную дверь и закрыла ставни, чтобы посторонние больше не заходили.

Некоторое время сидели в полной тишине. Женщина перестала плакать и лишь смотрела перед собой, не притрагиваясь ни к чаю, ни к печенью. Армахог — тоже.

— Ну, чего тебе надо? — спросила она наконец отрешенным голосом.

— Пей, — велел он. — Или — если чувствуешь, что нужно, — поплачь еще. Помогает. Я себе такой роскоши, к сожалению, позволить не могу.

Женщина с удивлением подняла на него глаза.

— Пей, пей, — сказал старэгх. — Я сегодня угощаю.

Она недоверчиво прикоснулась к чашке, вдохнула мятный аромат и отпила глоточек. Армахог удовлетворенно кивнул, подождал.

— Успокоилась? Теперь рассказывай.

Димицца рассказала. Рассказала, как неожиданно для всех и для самой себя стала женой Вольного Клинка. Как жила в постоянном напряжении — до тех самых пор, пока… Ушел на работу — «на заказ», как любил он говаривать, — и не вернулся. Даже тела не привезли. А у нее — сын. Куда вдове — одной, с ребенком на руках?

Но не зря Братство зовется Братством: ее пристроили сюда — сначала поварихой; потом, когда прежняя хозяйка (такая же, кстати, вдова Вольного Клинка, как и она) умерла, Димицца заняла ее место. А сын… сын был единственный — все, что осталось от того. Рос без отца, неправильно рос, хотя воспитывала она его как могла. А как могла? Все время отнимали заботы о «Благословении». Мальчик жил, слушал скупые рассказы о своем отце, постоянно видел перед собой, как пример для подражания, клиентов- Клинков. И жизнь представлялась ему совсем не такой, какой она есть на самом деле. Димицца пыталась объяснять, много раз заводила серьезный разговор, но он, выслушав ее, внимательно кивая, все же уходил — она чувствовала — не убежденный в правоте слов матери. Так и рос — ни то ни се, ни добропорядочный горожанин, ни Вольный Клинок. Вам не понять, господин, вам не понять… Чего не понять? Да того, что такая смесь двух совершенно разных типов людей — очень опасная смесь. Для человека, который и есть подобной смесью. Потому что Вольный Клинок, который верит только в идеалы Братства, — или смертник, или второй Исуур. Ее сын — не Исуур.

Боже, боже!..

Нет, истерики не будет — не бойтесь, господин. Вы оказались правы, когда велели мне выплакаться. Теперь — все. Может, и хочется плакать — да нечем. Вышло все, тоска осталась, а все остальное вышло. Вы случайно не врачеватель душ? Сделали мне слезопускание, и вот, полегчало. Чуть-чуть полегчало… Нет? Ну что же, все равно спасибо.

Не пустила? Да я ж откуда знала?! В последние дни Братья ко мне съехались со всего Ашэдгуна —