ГАСТОН. Но я ведь здесь не затем, чтобы узнавать приятные вещи. Да и к тому же, если подробности этого события смогут вернуть мне память, вы просто не вправе скрывать их от меня.
ЖОРЖ. Ну, раз ты настаиваешь, я сейчас ее позову.
Г-ЖА РЕНО. Но ты весь дрожишь, Жак… Скажи, ты хоть не болен?
ГАСТОН. Я дрожу?
Г-ЖА РЕНО. Может быть, как раз в эту минуту что-то для тебя прояснилось, скажи, ты ничего не чувствуешь?
ГАСТОН. Нет… Все тот же мрак, окончательный, беспросветный.
Г-ЖА РЕНО. Тогда почему же ты дрожишь?
ГАСТОН. Все это ужасно глупо. Но, перебирая тысячи возможных воспоминаний, я с особой нежностью призывал воспоминания о друге. Именно наша воображаемая дружба была основой, на которой я воздвигал здание прошлого. Наши пылкие, беседы во время прогулок, книги, которые мы открывали для себя вместе, девушка, которую мы любили вместе, и ради него я пожертвовал своим чувством и даже — только не смейтесь, пожалуйста, — однажды я спас ему жизнь, когда он упал из лодки. Поэтому-то, если я ваш сын, мне придется привыкать к правде до того далекой от моих грез…
ЖЮЛЬЕТТА. Мадам звонили?
Г-ЖА РЕНО. Мсье Жак хотел бы поговорить с вами, Жюльетта.
ЖЮЛЬЕТТА. Со мной?
ЖОРЖ. Да, с вами. Поскольку вы были свидетельницей несчастного случая с Марселем Граншаном, ему хотелось бы расспросить вас об этом.
Г-ЖА РЕНО. Вы же знаете всю правду, милочка. Знаете также, что, хотя у мсье Жака был бешеный характер, никаких преступных замыслов он питать не мог…
ГАСТОН
ЖЮЛЬЕТТА. На той же площадке, мсье Жак.
ГАСТОН. Пока еще не называйте меня мсье Жаком. С чего началась ссора?
ЖЮЛЬЕТТА
ГАСТОН
Г-ЖА РЕНО. Я готова сделать все, что ты хочешь, лишь бы ты к нам вернулся, Жак.
ГАСТОН
ЖЮЛЬЕТТА. Мсье разрешает?
ГАСТОН
ЖЮЛЬЕТТА. Тридцать три. И вы сами это отлично знаете, мсье Жак, ведь когда вы ушли на фронт, мне было пятнадцать. Зачем же вы спрашиваете?
ГАСТОН. Во-первых, я этого не знаю, во-вторых, я вам уже говорил, что, возможно, я вовсе и не мсье Жак.
ЖЮЛЬЕТТА. Да нет же, я вас сразу узнала, мсье Жак…
ГАСТОН. А разве вы его хорошо знали?
ЖЮЛЬЕТТА
ГАСТОН. Ровно ничего.
ЖЮЛЬЕТТА
ГАСТОН
ЖЮЛЬЕТТА
ГАСТОН. О, тогда прошу меня простить… А сколько вам было лет?
ЖЮЛЬЕТТА. Пятнадцать, это мой первый…
ГАСТОН
ЖЮЛЬЕТТА. Пока он не уехал.
ГАСТОН. А я-то так упорно пытался узнать, как выглядела моя первая подружка! Оказывается, она была очаровательна!
ЖЮЛЬЕТТА. Может, и была очаровательна, да только не одна она была!..
ГАСТОН
ЖЮЛЬЕТТА. Конечно, не одна!
ГАСТОН. Впрочем, и ото тоже не так уж неприятно!
ЖЮЛЬЕТТА. Вам, конечно, может, и весело! Но все-таки, признайтесь, женщине…
ГАСТОН. Конечно, конечно, женщине…
ЖЮЛЬЕТТА. Женщине-то тяжело, когда попирают ее скорбную любовь!
ГАСТОН
ЖЮЛЬЕТТА. Пусть я была самой ничтожной служанкой, но это не помешало мне испить всю чашу жестоких мук поруганной любовницы…
ГАСТОН. Жестоких?.. Да, конечно, конечно.
ЖЮЛЬЕТТА. Вы никогда не читали «Изнасилования в день свадьбы»?
ГАСТОН. Нет, не читал.
ЖЮЛЬЕТТА. Непременно прочтите, сами увидите, ну прямо с нас списано. Бесчестный соблазнитель Бертранды тоже уезжает — только он в Америку едет, его туда дядя миллионер вызвал. И она, Бертранда, говорит ему, что она выпила до дна чашу жестоких мук поруганной любовницы.
ГАСТОН
ЖЮЛЬЕТТА. Из книги! Как про меня сказано!
ГАСТОН. Конечно…
ЖЮЛЬЕТТА. Страстно любил. Да чего там, он говорил, что застрелится из-за меня!..
ГАСТОН. А как вы стали его любовницей?
ЖЮЛЬЕТТА. На второй день, как я к вам поступила. Я убирала его комнату, а он меня на кровать опрокинул. А я, как дура, хохочу и хохочу. Оно и понятно, в такие-то годы! Словно бы я тут ни при чем. А потом уж он мне поклялся, что будет любить меня всю жизнь.
ГАСТОН
ЖЮЛЬЕТТА. Чем странный?
ГАСТОН. Да так, ничем. Во всяком случае, если я окажусь мсье Жаком, обещаю вам снова вернуться к этой теме и обсудить ее серьезно.
ЖЮЛЬЕТТА. Да нет, не нужно мне ничего. Я теперь замужем…
ГАСТОН. А все-таки, все-таки…