– Бог наделил пани Юлию чутким сердцем, я действительно еле выжил после целого месяца на съемках в тайге, снедаемый гнусом, местной вонью и насморком.

– Тем приятнее сознавать, что пошатнувшееся здоровье не помешало вам сразу по возвращении завести счастливый роман... хотя и не с очень соблазнительной малюткой!

Сорокин кинул косой взгляд налево, – нет, ничего не прочесть было в ее лице.

– Мне льстит ваше сообщение. Ну, что же, чем неправдоподобней легенда, тем выше слава, которую она сопровождает... – тянул он, мучительно соображая и решая на всякий случай ничего не опровергать наотрез. – Конечно, жизнерадостному художнику с воображением и у которого жена второй год прикована к постели было бы позволительно завести шашни налево, но для них, помимо укромной хазы на стороне, требуется время, а как вы слышали, наверно, у лошадей весь их пыл уходит на добывание овса, а то и просто сена.

– Мало того, Женя, что вы себе заводите постороннюю голубку, вы еще воркуете с ней в самом уединенном уголке речного вокзала, лишь бы утаить такую сенсацию от огорченных друзей...

Было бы глупо спрашивать: ни кому он обязан таким открытием, ни каким способом было оно совершено? Судя по автомашине, повелительнице дьявола на побегушках ничего не стоило иметь дозорные глаза на всех перекрестках мира. В самом допущении нечистой силы, хотя бы гипотетическом и вполушутку, сказывалась несомненная эволюция закоренелого скептика.

– Большая честь для меня, – суховато сказал Сорокин, – что вы принимаете так близко к сердцу мои маленькие приключенья, хотя, сколько мне помнится, я никогда не числился при вашем дворе.

– Все равно, я не люблю, когда срываются с моей орбиты... Впрочем, в тот раз заодно с досадой я испытывала и сожаление... но я-то свой человек. Как хорошо, что вы не напоролись в Химках на кого-нибудь из наших маститых хохмачей, они бы сделали из вас калеку на всю жизнь. Уж если вас мучат избыточные силы, снимая свой шлягер по животноводству, вы запросто могли бы подобрать на лоне природы пейзанку, вкусно пахнущую соломой и парным молоком. В самом деле, где вы раскопали свою такую иззябшую, ощипанную милашку?.. Так и не могла понять, какие тайные адские пороки утоляете вы в компании с нею? Кстати, напомните мне, как называется бумажная, с ворсом, ткань у нее на шубке?.. Плюш, плис? Из нее шьют шаровары для плясунов из самодеятельности и оклеивают изнутри балалаечные футляры... Скажите, вам и в самом деле уютно с нею, Женя? – наотмашь жестко изрекла Юлия.

Сорокин стиснул зубы:

– Ярость или, пардон, ревность не мешает пани Юлии вести машину?.. Может, приземлиться до окончания припадка?

– Нет, ничего, – в запале продолжала она. – О вкусах не спорят, другое имею в виду... Никогда не думала я, что вы такой скряга, Сорокин. Ладно, еще в отношении подарков в какой-то мере простительно проявить забывчивость под предлогом любовной горячки, но вряд ли разумно экономить в отношении харчевки на своей даме. Конечно, не надо приучать их к излишествам, но, лакомясь кетовой икрой, не заказали для нее и пирожка... ну, с конским ливером, что ли. Мне не раз приходило в голову, что с утратой детской человечности люди приобретают либо слезливую чувствительность, либо полную черствость взамен... Так вот, Сорокин, нельзя так, надо подкармливать свою милашку.

Тем оскорбительней звучало обвиненье, что произнесено было вполне благожелательно, в тоне опечаленной дружбы.

– Я не сержусь, – сдержанно отвечал Сорокин, – пани Юлия не виновата в том, что изредка поддается наследственной потребности щелкать шамбарьером поверх зверей и нищих, но не чересчур ли пользуется она тем грустным обстоятельством, что в столь уединенной местности мне не найти сейчас, пожалуй, обратное такси.

Он принялся деятельно протирать запотевшее стекло сбоку, словно в чаянии рассмотреть сквозь туман хоть попутный грузовичок там, внизу. Благодарение Богу, что не высказал с маху в качестве предполагаемого повода ее поступления в юридический институт врожденную склонность карать кого нибудь. Вдруг самое дыханье его замкнулось от совершенно точной, потому что единственно-реальной догадки, которая тотчас и подтвердилась.

– А может, это и есть новая ваша муза? – вкрадчиво спросила Юлия. – Восходящая звезда?

Он сокрушенно всплеснул руками.

– Пани Юлия всерьез считает ту бедняжку подходящей к моему творческому профилю? – и в голосе его прозвучала неподдельная горечь за столь незаслуженное сниженье своей духовной личности до такого уровня. – Эта тема ниже моего регистра...

– Очень рада, Женя, что, несмотря на обступающие соблазны, вы не изменили своей главной теме. Я потому вас заподозрила немножко, что вы у нас универсал не хуже всеядного блоковского скифа, которому внятно и чужое, даже враждебное. В любой измене, помимо самого факта, еще важнее – с кем она совершена. Вы росли у меня на глазах и, сколько помнится, помимо своих сценариев, удачных иногда, успешно сочиняли вологодские частушки, воззвания к трудящимся, цирковые репризы, даже текст для гимна, правда, сразу же отвергнутый.

Видимо, и ему самому было весело вспоминать былые подвиги.

– А также духовные стихи многоголосого исполнения по заказу баптистской общины, международные обзоры для тугодумного начальства, трататушки для конферансье... Мало ли чего там, – добавил он. – Не судите строго: я был молод, нищ и голоден тогда... но и теперь держусь точки зрения, что не стыден никакой честно заработанный хлеб.

– На моей памяти, – стала иронически перечислять Юлия, ведя машину поперек широкой, внизу, в сером падымке незнакомой реки, – вы ухитрились побывать руководителем детской самодеятельности, консультантом по спорту, напомните, кем еще?

– Кроме того, в моем потенциальном диапазоне – и присяжный поверенный, ученый секретарь чего- нибудь и митрополит пусть даже на Огненной земле, но всюду с гарантированным успехом, – со смехом пополнил он свою действительно многогранную биографию. – Истинный талант есть мгновенное постижение самой конструкции явления, подчеркиваю, любого. Знаете, при моей внешней сохранности я ведь очень древний, дорогая, – с неожиданной строгостью добавил он, – все видел, трогал, владел, оплакивал... Знаю изнанку всего на свете. Давайте мириться, пани, – властно сняв с руля ее руку в перчатке, почтительно приложил к губам.